Но нет, никто ничего не заметил. Никто ничего не понял. Всех их по-прежнему волновало только одно.
– Это точно. Капитан здесь Джордж Доннер, не ты, – сказал Кезеберг.
– Да я же только о здравом смысле говорю, – не уступал Рид. В таком важном деле уступать было нельзя. Страх страхом, однако он все же попробует достучаться до них еще раз. – Форт Ларами – последнее поселение по пути в Калифорнию. Дальше нет ничего – ни факторий, ни лавок, ни хлебных складов, ни поселенцев, готовых продать хоть мешок кукурузной муки. У кого бы эти мальчишки, – Рид указал пальцем на злоумышленников, до сих пор валявшихся навзничь в пыли, – ни стащили виски, он уже через пару недель пути пожалеет о собственной беспечности, обнаружив, что от запасов не осталось ни капли.
Зеваки притихли, и Рид мысленно поздравил себя хоть с небольшой, но победой.
– Друзья, – продолжал он, – по всем свидетельствам, дальше нас ждет самая трудная часть пути. В форте Ларами я разговаривал с ходившими этим маршрутом. Все в один голос утверждали: путь впереди страшнее всего, что мы себе представляем. Потому я и призываю вас, пока не поздно, принять кое-какие нелегкие решения.
Никто не проронил ни слова. Все в нетерпении ждали, что скажет он. Даже Снайдер не сводил с него глаз, отливающих золотом в лучах солнца.
– Многие из нас обременены пожитками, тащат из дома то, с чем будто бы не в силах расстаться. Я призываю вас: выбросьте все это без промедления. Оставьте здесь, на лугу, иначе в горах там, впереди, своих же волов погубите.
Собравшиеся молчали, и Рид слишком поздно понял, что хватил через край, пусть даже все вокруг сознают (не могут не сознавать) его правоту. Сколько миль уже пройдено мимо вещей, брошенных прочими поселенцами возле тропы! Мебель, сундуки с платьем, детские игрушки, даже пианино, стоявшее в чистом поле, словно бы дожидаясь, когда же кто-нибудь подойдет к нему и сыграет хоть какой-нибудь пустячок. На глазах Рида юная немка, Дорис Вольфингер, с тоской пробежалась пальцами по твердым белым клавишам, и при виде этой картины у него отчего-то защемило в груди.
Но к этой истине, как и ко многим другим, прислушаться никто не пожелал.
– Кто бы говорил, – усмехнулся Кезеберг. – Ты на свой особый фургон погляди. Паре волов не под силу – две пары нужны, и это на ровном месте!
– Сам-то наверняка собственным поучениям не последуешь, а? – небрежно, вычищая грязь из-под ногтей и даже не глядя на Рида, поддержал его Снайдер. – Нечего тут лицемерам всяким нас жизни учить.
Тут Риду само собой бросилось в глаза, как огромны, сильны руки Снайдера. Что, если вот эти ручищи сомкнутся на его горле?
Прежде чем Рид успел хоть что-то ответить, сквозь толпу к нему, ведя под уздцы лошадь, протолкался Джордж Доннер.
– Соседи, время идет, дневной свет зря сгорает! За дело, за дело! Запрягаем – и в путь! Четверть часа – и чтобы фургоны тронулись!
Толпа вмиг поредела. Доннер вскочил в седло.
«Самодовольства-то сколько», – подумал Рид. Пожалуй, вмешательству Доннера следовало бы только радоваться, однако в эту минуту – пусть даже мрачные мысли о Джоне Снайдере, о его мощной челюсти, о жутких могучих ручищах, начали отступать – он не чувствовал ничего, кроме жгучей обиды. Когда собравшиеся разошлись, Рид заметил невдалеке жену, Маргарет, закутанную в вязаную шаль. Ветер играл длинной бахромой из разноцветных шнурков. Не ожидавший ее появления, Рид поразился: да ведь на вид она совсем старуха!
Маргарет отвернулась, но не так быстро, чтоб Рид не успел разглядеть выражение ее лица. Жалость… а может быть, отвращение?
Поспешив следом, Джеймс Рид придержал жену за локоть.
– В чем дело, Маргарет? Ты что-то хочешь сказать?
Жена лишь отрицательно покачала головой и потащилась дальше, к их костру, медленно, будто терзаемая нестерпимой болью. Похоже, страдала она (если такое возможно) еще сильнее, чем дома, в Спрингфилде. Возможно, со здоровьем у Маргарет действительно стало хуже, однако Рид был твердо уверен: «страдает» она напоказ, притворяется, чтоб он почувствовал за собою вину.
– Выкладывай, Маргарет. Облегчи душу, расскажи, что покоя тебе не дает. Чем я тебя настолько расстроил?
Маргарет задрожала, и тут ему сделалось ясно, каких усилий ей стоит сдерживать чувства… а именно – злость. Эх… какой же она была, когда они поженились! Вдова, искушенная в брачной жизни, понимающая, в чем состоит роль мужа, а в чем – роль жены, знающая, где пролегает граница их сфер ответственности… Поразившая Рида достоинством, исполнительностью и аккуратностью, Маргарет неизменно оставляла все решения в семейной жизни на его усмотрение, неизменно поддерживала его на глазах у детей, и у слуг, и у соседей.