— Какой сегодня день, Маду? — спросила Франсуаза.
— Седьмое сентября. А почему ты спрашиваешь?
— Просто так…
Они замолчали. Франсуаза мечтательно повторила:
— Седьмое сентября!
И Мадлен уже больше не сомневалась, что появление Козлова снова оказало сильное влияние на племянницу. Она боролась бы, сопротивлялась, ей удавалось бы избегать его, может быть. И при всем при том она была бы несчастлива. Так не лучше ли страдать из-за мужчины, чем обходиться без него?
— Пойду приготовлю поесть, — сказала Франсуаза.
Она включила лампу.
В проеме окна возвышалась колокольня, сланец на ее крыше сверкал в лунном свете. Колокольня была старая и безгласная, давно бездействующая. Франсуаза смотрела на нее из своей постели, ощущая себя загадочным образом связанной с этой дряхлостью и заброшенностью. Словно эти руины и ее тоска слились воедино. Ей нужно было решительным усилием воли вырваться из своего горя, иначе она тоже превратится в монумент, нечто тяжелое и оцепеневшее. Только что перед Мадлен она в самом деле поверила, что могла бы найти в себе силы снова столкнуться со всеми теми, от кого бежала. И вот ее вновь охватил страх — страх перед дорогой, страх перед людскими лицами, перед поступками… «Принимать все, что идет ко мне, не избегать ничего, строить…» Самое сложное, конечно, установить дружеские и доверительные отношения с Александром. У нее было бы гораздо больше власти над ним, если бы она просто, по-дружески с ним встречалась, не становясь снова его любовницей. Нет, ни за что на свете она не хотела бы пережить стыд некоторых его ласк. Она вытянулась на спине и сразу же ощутила на себе мужское тело. Оно появлялось из прошлого, горячее и упругое. Воспоминание было настолько отчетливым, что Франсуаза едва не потеряла сознание. Все погрузилось в темноту, и вместе с тем она понимала, что с ней произошло то, для чего она была рождена, что цена за испытанный ею восторг никогда не была бы слишком велика.
Франсуаза села на кровати, встряхнула головой, и наваждение рассыпалось. Нет, этого не будет! А если будет, то не с ним! Потом, когда она полюбит по-настоящему. Другого мужчину. Ее мужа перед Богом. Она с каким-то меланхолическим упоением повторяла себе эти слова. Настанет день, и может быть уже близкий, когда мысли, которые сейчас для нее так мучительны, потеряют свою важность. В этой мудрой перспективе неизвестное внушало ей больше надежды, чем известное. Возможно, она станет чьей-то женой. Нужно будет заботиться о детях. Она часами будет разговаривать по телефону с подругами, у которых тоже будут дети. Она вернется к обычной жизни. Растворится в толпе. Франсуаза вздрогнула. Холодный воздух проникал через открытое окно. Луна спряталась. От колокольни оставались только смутные вертикальные очертания. Заснула ли Мадлен? Нет, она, наверное, еще читает. В какой-то момент Франсуаза решила было спуститься, чтобы продолжить их разговор. Потом раздумала. О чем говорить? Они все друг другу сказали. «Теперь должна действовать я. Одна лишь я». На улице залаяла собака. Франсуаза прижалась щекой к подушке. Прохлада ткани передалась ее мыслям.
III
— Вас вызывает по ПСВ[3] из Шатодёна Даниэль Эглетьер, — сообщила телефонистка. — Вы согласны оплатить связь?
— Да, — ответил Жан-Марк.
И, поворачиваясь к отцу, воскликнул:
— Это Даниэль звонит из Шатодёна!
— Из Шатодёна? — повторил удивленный Филипп. — Передай мне аппарат!
Он быстро встал из кресла и в три шага пересек гостиную. Жан-Марк передал ему трубку, а себе оставил отводной наушник. Через какое-то время он услышал, как телефонистка сообщила: «Соединяю», и стал слышен голос Даниэля, далекий, плывущий, сопровождаемый потрескиваниями:
— Алло, папа? Это Даниэль… Извини, что не предупредил о своем приезде, но телеграммы стоят дорого… Пожалуйста, не беспокойся!.. Все в порядке!.. Путешествие было громовое!..
— Что ты забыл в Шатодёне? — спросил Филипп.
— Не смейся! Я не мог проехать дальше. Грузовой теплоход меня высадил в Бордо. Я наскреб все, что у меня было в кармане, чтобы сесть на поезд. В результате — Шатодён! Конечная остановка! Всем выходить!
Жан-Марк и Филипп расхохотались.
— Я попытался ехать автостопом, — продолжал Даниэль, — но никто не хотел меня брать из-за моего багажа!