Ли сплюнул на землю рядом с головой Дэниела.
- Я бы принял побои, как мужчина. Выучил урок держать свой проклятый рот на замке. Тимоти был хорошим человеком. Семейным человеком.
- И я тоже, черт бы тебя побрал! У меня жена и двое детей в Техасе!
- И если тебе повезет, они никогда не узнают, каким жалким придурком был их папочка. А теперь помолчи хоть минуту, или я снова заткну тебе рот. От твоей постоянной болтовни у меня болит голова.
Губы Дэниела несколько раз беззвучно шевельнулись. Его глаза метнули кинжалы в Ли. Но он подумал и промолчал. Его рот потрескался от кляпа за почти половину тяжелой поездки. Он начал умолять, как только скот стал далеким воспоминанием. Но ничего из того, что он сказал, не сработало. Его слова, казалось, только подтолкнули Ли к гневу. После первого же предупреждения он получил рукояткой револьвера в висoк. Oчнувшись, подпрыгивая на спине лошади, он выбросил то немногое, что еще оставалось у него в животе, на тропу, которая промчалась мимо. В ушах у него все еще звенело. После нескольких часов упрашиваний, Ли обернул грязную бандану вокруг его рта и головы. Затхлый привкус соли и пота вызвал у него тошноту. Это заставило его открыть рот настолько, что сухой воздух высосал всю влагу изо рта. Это было ужасно. По крайней мере, теперь его руки были связаны спереди. Напряжение от того, что их стянули за спиной, было его собственным адом. Ноги онемели, толстый моток веревки, по большей части, удерживал руки прижатыми к бокам, и он не мог опуститься достаточно низко, чтобы потереть их и восстановить кровообращение. Он с трудом запихивал в рот засохшие полоски говядины.
Ли поднял бурдюк с водой, и Дэниел откинул голову назад, чтобы принять теплую струю в свое все еще пересохшее горло. Она была несвежей и на вкус напоминала изношенный ботинок, но ему было все равно. Его кадык подпрыгивал вверх-вниз, пока он глотал каждую каплю.
- А теперь я советую тебе попытаться закрыть глаза. Мы поедем, как только взойдет солнце. Я думаю, что мы должны добраться до Дункана до наступления ночи.
Ли встал и подошел к противоположной стороне небольшого каменного кольца, в котором находился небольшой костер. Он громко потянулся и опустился на землю с седельной сумкой под головой. Он надвинул шляпу на лицо и вскоре легко задышал. Дэниел долго смотрел на него. Пульсирующая боль в черепе и иголки в руках и ногах давали ему стимул бороться со сном. Когда он убедился – по крайней мере настолько, насколько это было возможно, - что Ли спит, он, как жук, пополз к костру. Его ноги были плотно обмотаны от щиколотки до колена. Грудь и плечи тоже. Затем последний виток обвился вокруг его запястий петлей, которая давала небольшое движение, но держала его предплечья близко к груди. Связанный, как призовая свинья на заклание, - подумал он в ярости и страхе.
- Что ж, этот поросенок освободится, - прошептал он себе под нос.
Ему нужно было подобраться поближе к мерцающему пламени. Гораздо ближе, чем ему хотелось. Пот мгновенно выступил у него на лбу. Он приготовился к боли и поднес запястья к краю пламени. Ему нужно было только сжечь веревки и разорвать путы. Он пожалел, что у него нет этого отвратительного на вкус кляпа во рту, чтобы прикусить его, когда обжигающий жар послал стреляющую боль. Он смотрел сквозь слезящиеся глаза, подавляя боль. Что такое несколько волдырей по сравнению с тем, чтобы болтаться за шею до смерти?
Ничего. Оно стоит того.
Он освободится от своих пут. Возьмет коня и бурдюки с водой и проедет долгий путь мимо скота и людей. Он может вернуться домой, собрать семью и отправиться в Калифорнию или обратно в Каролину, прежде чем кто-нибудь узнает об этом. Он смотрел, как чернеют грубые волокна веревки. Он страдал, медленно поджаривая собственную плоть, в то время как упрямая веревка просто тлела. Он постоянно сгибал предплечья, борясь с оковами и надеясь почувствовать, как они немного ослабнут. Он увидел, как кожа на его руке медленно покраснела, затем стала еще краснее, прежде чем запузырилась, когда он напрягся. Запах, похожий на жареную свинину, вызвал у него тошноту и рвоту, когда боль пронзила его руки молниями. Она становилась все более и более интенсивной, и он чувствовал, как волны головокружения смешиваются с тошнотой.
Затем обугленная веревка внезапно вспыхнула маленькими пляшущими огоньками. Он отодвинулся от костра и начал беззвучно молиться. Потом он почувствовал, как онa ослаблa. Его собственная сочащаяся плоть, казалось, помогла, когда он освободил руки. Ему хотелось кричать от боли и ликования. Но он молчал, наблюдая, как Ли спит в нескольких футах от него. Ему нравился Ли. Как и все остальные, это была справедливая оценка. Он не стал бы раздумывать о том, чтобы раскроить ему череп камнем, если бы дело было в этом или в его собственной жизни. Вскоре его руки освободились, и он схватил самый острый камень, который смог найти, и начал работать с веревками вокруг груди и плеч. Это была медленная работа. Так медленно сквозь ослепляющую боль ожогов на предплечьях. Казалось, что это длилось несколько часов, что шум был таким же громким, как пушечный выстрел в тихой ночи. Ему просто нужно было высвободить руки, чтобы дотянуться и освободить ноги. Тогда он сможет доковылять до лошади. Он уговаривал себя сохранять спокойствие. Он чувствовал вкус свободы, которая была в пределах его досягаемости. Он старался не думать о боли, представляя, что бы он сделал, если бы смог добраться до Джэрода. Фантазии о том, как он проберется в лагерь и перережет его самодовольное горло, танцевали в его голове. Это было бы единственное, что могло бы сделать этот восторг лучше. Он всегда ненавидел его. Это было взаимно. Ведя за собой ремуду, он никогда не помогал обуздать бегущее стадо.