Голод
Мы встретились в пустом затемнённом пространстве с каменными стенами, похожем на коридор катакомб. В ровном жёлтом свете его небольшого участка, выхваченного у темноты как будто бы пламенем нескольких факелов, я мог прекрасно видеть её лицо. Оно улыбалось мне. Улыбалось такой родной, ласковой и открытой улыбкой, при которой каждая морщинка человека, прожившего долгую непростую жизнь, источала особенную красоту, мудрость и благость. Тёплые волны доброты и радости, исходящие от неё, окатили меня с головы до ног и чудодейственным лекарством проникли в моё изболевшееся сердце. Бабушка, моя дорогая бабушка! Счастье от неожиданной возможности увидеться с ней переполняло меня, и я чувствовал, как горячие слёзы торили путь по щекам. Крепко обнявшись, поцеловавшись и снова обнявшись, мы долго не отпускали друг друга из объятий, стоя в тишине. Я понимал, что эта встреча могла стать для нас последней и старался полностью проникнуться каждым её моментом. Помню, как изо всех сил пытался запечатлеть в памяти ощущения бабушкиных объятий и как затем пристально вглядывался в её лицо. Постепенно помещение, в котором мы находились, стало наполняться сумеречным светом - такой бывает в пасмурные осенние вечера. По проступающим из темноты очертаниям старинной резной мебели я вдруг понял, что мы вовсе ни в каком не в подземелье с каменными стенами, а в родительском доме моего деда по линии отца, мужа бабушки. Дом этот находился в провинциальном городке, который был и её малой родиной, поэтому с дедом они частенько ездили из другого города, в котором уже родились их дети и внуки, навещать своих предков, пока те были живы. Позже бабушка с дедушкой присматривали уже за пустым домом, так как принципиальный дед наотрез отказывался его продавать. Конечно же, ребёнком и подростком я часто бывал в этом сказочном для меня месте на каникулах и в выходные дни. Дом стоял на тихой улочке, украшенной с ранней весны до поздней осени цветущими палисадниками. Задняя калитка его участка вела на уходящий вниз склон горы, заросший густым лесом и испещрённый сказочными тропинками, по которым мы с бабушкой лазали, собирая грибы и землянику. Под горой было живописное озеро, где я катался на лодке, а в роднике у берега набирал студёной воды. В нескольких десятках шагов за озером протекала река. Там я любил купаться с местной детворой и ловить с дедом рыбу. Но самым волшебным местом, куда я попадал нечасто и только в сопровождении взрослых из-за его отдалённости, был луг, расстелившийся между горой в виде хребта спящего сказочного чудовища - с одной стороны, и обрывом реки - с другой. Он был усеян яркими, душистыми цветами. И волшебство этого места заключалось не только в его поразительной красоте, уединённости и насыщенности ароматами, но и в том, что крикнув в сторону горы, можно было услышать многократное и чёткое эхо. Стоит ли говорить, какими чувствами раскрашены эти детские воспоминания, и что связывало меня с домом, в котором я всегда был любимым внуком и даже правнуком! Но сейчас в обители моего счастливого детства было тихо и сумрачно. Несмотря на это, лицо бабушки я видел по-прежнему ясно, словно свет невидимой жёлтой луны высвечивал его. В тот момент меня это нисколько не удивило, как и не смутила смена обстановки места нашей встречи и то, что дом, в котором мы находились, давно уже был сломан. При всей ясности и осознанности происходящего, я совершенно чётко понимал, что сплю. Осознание этого сопровождало меня и в наши последующие встречи. Однако невероятная достоверность ощущений и полнота восприятия всего происходящего говорили мне, что это не просто сон. Возможно, это какая-то разновидность действительности или её другой уровень, но это т о ч н о н е п р о с т о с о н! Скорее - видение. И я пользовался драгоценными моментами этого видения по полной, стараясь ещё чётче запомнить образ горячо любимого, родного человека и пытаясь досказать ему то, что не успел при его жизни. Хотя бы объятиями. Та встреча с бабушкой в видении произошла где-то на второй-третий день после того, как мы проводили её в мир иной. Она ушла от нас так внезапно, что вся семья, в жизни которой её участие было очень заметным, буквально, пребывала в шоке. Мы будто бы лишились части себя, одной из самых лучших своих частей. И эта незаполненность теперь болезненно отзывалась внутри большой незаживающей раной. Мою печаль обостряло ещё и сознание того, что до трагического момента я не навещал бабушку больше месяца. Ещё при её жизни, случалось, корил себя, что из-за собственных проблем всё меньше времени и внимания уделяю своему дорогому, близкому человеку, одарившему меня заботой и любовью... Чувство вины побуждало меня к попытке хотя бы отчасти исправить своё невнимание, и видение, казалось, предоставляло такой шанс. Несмотря на полное осознание того факта, что бабушки с нами нет, мне абсолютно не было страшно или неприятно. Она явилась передо мной здоровым, живым человеком, от которого исходило физическое тепло. Да и важность встречи, перед которой для меня в тот момент меркло всё остальное, лишила меня желания задаваться вопросами типа «Где мы?» или «Почему сменилась обстановка?». Только два вопроса я задал бабушке, когда после долгих объятий мы присели на старинный, обитый чёрной кожей, диван. Сомнений в её осознанной оценке ситуации у меня, к слову, тоже не было. - Ну, как ты там? - Да в общем-то, всё хорошо. Не привыкшая жаловаться в жизни, бабушка немного замялась и сквозь застенчивую улыбку добавила: - Одно только беспокоит - уж больно голодно мне. - Я могу тебе как-то помочь? Что нужно сделать? - Скажи маме, чтоб сварила пшённую кашу, наложила её в блюдечко, а блюдечко выставила на карниз. Птички прилетят, поклюют и мне принесут. Проснувшись, я, немного опасаясь быть, мягко говоря, непонятым, всё же немедленно рассказал обо всём маме. Мама выслушала меня очень внимательно, хотя и не без удивления. «Надо же...» - всё сокрушалась она. Когда я рассказывал о видении, слёзы текли у нас обоих. Но после мама с энтузиазмом принялась исполнять просьбу бабушки. Всё было сделано так, как она велела - каша была сварена и выставлена в блюдце на карниз кухонного окна. Мы принялись ждать. А птицы всё не прилетали. На какое-то время мы разбрелись по комнатам заниматься повседневными делами. И вдруг, заглянув в очередной раз на кухню, я с радостью увидел, что на карнизе сидит голубь и клюёт кашу. Надо сказать, что голуби в нашем дворе - гости не частые. Стрижи, вьющие гнёзда прямо на откосах окон, вороны, восседающие на проводах высоковольтных линий, это - всегда, пожалуйста. А голубей практически никогда не было видно. И вот - случилось! Я стал потихоньку приближаться к окну, и в какой-то момент стало ясно, что голубь меня заметил. Он перестал клевать кашу и начал внимательно рассматривать меня через стекло, периодически поворачивая и наклоняя голову. Но не улетал. В страхе спугнуть его я осторожно удалился из кухни. Когда же вернулся туда, то обнаружил, что блюдце практически пусто. Наши встречи с бабушкой какое-то время ещё случались. Хотя, оставаясь такими же «реальными», они почему-то становились всё меньше и меньше по продолжительности и постепенно сошли на нет. Что интересно, немного погодя после своего ухода, бабушка таким же образом встречалась и со своей внучкой, моей двоюродной сестрой. Со слов сестры, когда она начала рассказывать ей обо всём, что у нас происходит, бабушка лишь улыбнулась и произнесла: «Можешь не рассказывать, я всё прекрасно знаю». Видение не выходило у меня из головы все эти годы, периодически всплывая в памяти. И через одиннадцать лет после выше описанных событий, из абсолютно разных источников, как это у нас принято говорить - «случайным образом», ко мне последовательно начала попадать некоторая информация, отдельные выдержки из которой я привожу ниже. Остаётся добавить важную деталь - до видений я стопроцентно не располагал обрядово-мифологической частью этой информации. «Ритуальную кашу многие из вас ели на поминках. Когда ставят на стол горево или кутью, это то, что древние греки называли полиспермие или многозерние - это пища мёртвых. Они должны есть зерно, чтобы потом прорости - они же хотят воскреснуть. [...] Каша всегда была ритуальной пищей. До 17века кутью готовили даже не так. Её готовили из проросшей пшеницы. Её варили на воде и смешивали с мёдом. [...] Между прочим, на кладбище часто сталкиваешься с информацией, которой давно нет, не расшифрована. Могилы, вот сейчас, скоро, начнут посыпать пшеном, класть яйца. Пшено - спросите вы - для чего? [...] Это мертвецам. [...] Это делают атеисты, которые делают вид, что ни во что не верят, и это делают православные христиане, которые знают: человек умер - душа отлетела. И какое ей пшено, отлетевшей душе? Она же в раю или в аду! И что это ей сыплют зерно? А это понятно что - душа ушла в Ирей и из Ирея она прилетает в виде птицы поклевать на ночь. Птицы эти называются Навьи.» 1 «Душа часто принимает и вид птицы, особенно голубя или ласточки. [...] Вот откуда ведет начало обычай рассыпать зерно на могилах для птиц, особенно в первые сорок дней после