…ты думаешь, что хранится.
…ты думаешь, что камень этот надежно спрятан. Укрыт. Но ты забыл, что замок — общий дом. Правом крови… и если Гаррет способен к магии… а он способен, чайки, рисующие символ за символом, знают точно, тогда тебе следует проверить.
…иначе быть беде.
Камень рухнул.
И прошел сквозь Мэйнфорда.
А в следующий миг сам он вдруг оказался распят на алтаре. Некогда огромный, тот был слишком мал, чтобы вместить тело. И скол камня упирался в позвоночник. Болели вывернутые плечи, и запрокинутая голова упиралась во что-то острое. Руки стянуты, и держат их цепи. Помнится, цепи были внушительные. Да и магию блокировали.
…тогда в Мэйнфорде не было ни капли магии.
…глупый мальчик. Тебя ведь предупреждали.
Это лишь кажется.
Просто бред.
Приступ.
Надо возвращаться. Надо убедить тело, что разум ошибся, бывает с больными, и камня нет, как нет цепей. Но попробуй сделать это, когда холод проходит сквозь ткань рубашки, когда выбитые руны впиваются в тело. И когда каждый вдох дается с трудом.
…смотри, Мэйнфорд. Смотри хорошенько.
…подвал.
…запах плесени.
…и рубашка расстегнута. Когда и кем? Почему он пропустил это? Неужели не властен над временем даже в собственной галлюцинации? На груди птичьими перьями рисуют знаки. И Мэйнфорд пытается приподнять голову, рассмотреть хоть что-то, но видит лишь руку в тонкой кожаной перчатке.
Эта рука держит уже не перо — нож.
Правильно. Писать ножом по коже — верней, хотя пером — проще. Но тот, кто сейчас разрисовывает тело Мэйнфорда знаками, которые прочесть способен лишь Кохэн, долго тренировался.
— Не надо сопротивляться, — говорит он голосом Тельмы. — Пожалуйста…
Мэйнфорд не готов умереть.
Не здесь, не в своем кошмаре. Он знает эту легенду — если умереть во сне, по-настоящему умереть во сне, то и наяву тебя не станет. А он должен быть.
Должен остановить того, кто держит в руках волшебную свирель.
— Не стоит, — скальпель рассекает сосок, и становится больно. Неправильно, прежние кошмары были безболезненны. — Ты все равно ничего не поймешь.
— Расскажи…
Боль была… огненной. И яркой. Она впивалась в тело Мэйнфорда древним узором, и тело желало кричать. Плакать. Выть.
Разум уговаривал потерпеть.
…обыкновенный нож не способен причинять такую боль. Мэйнфорд знает. Его ведь резали. И проклинали. И взорвали тогда. Он почти сразу отказался от морфия, не желая туманить разум.
— Потерпи, — попросил незнакомец, вновь примеривший образ Тельмы. — Скоро все закончится.
Нет.
Пока есть боль, он, Мэйнфорд, жив. А огонь… тогда, после взрыва, он лежал, вцепившись зубами в одеяло, чтобы не орать, и все равно, когда в палате появился целитель и предложил немного успокоить боль половиной дозы, Мэйнфорд отказался.
Дурак упрямый.
— Как есть дурак, — согласился тот, который желал напоить камни. — Слепой дурак. Всегда таким был… таким и останешься…
Мэйнфорд рванулся.
Не то чтобы надеялся освободиться из цепей, те держали прочно, а магия уходила из тела вместе с кровью. Он желал разглядеть хоть что-то…
…нож.
…и лилии на рукояти, правда, они больше не на лилии похожи, а на короны… если бы альв делал корону… почему бы не из мертвых лилий?
Двор Благой.
Двор Неблагой.
Какое им до людей дело… он запутался, окончательно запутался…
— Тише, Мэйни, — ладонь в перчатке нежно погладила щеку. — Мне и вправду не хотелось причинять тебе боль. Но мы же знаем, что нет иного выхода.
Есть!
Только сказать не получается.
И вновь рывок.
Держат цепи. Держит сам камень, которому было обещано сердце, и он не собирается упускать обещанное. Держит алый рубин, что появился на черной перчатке. Такой яркий, будто сам сотворенный из отменной артериальной крови. Он полыхает и, положенный на лоб Мэйнфорда, прилипает к нему.
Прирастает третьим глазом.
А за спиной беззвучно разворачиваются туманные крылья. И само тело перестает принадлежать Мэйнфорду. Но то существо, что жило в нем и еще живет, невзирая на изрезанную шкуру, тоже бессильно.
— Тише… Мэйни, слушай меня… слушай меня внимательно, — тварь с ножом притворяется Тельмой. И голос ее ласков, но это обман.
Все вокруг обман.
— Ты должен сам… осознать сам… ничего этого на самом деле нет…
— Нет, — соглашается сама с собою тварь и хохочет. — Вы все ошибались… мама, дед… остальные… нет проклятья… не существует и никогда не существовало… только дар… ты забрал чужое, Мэйни, и настало время вернуть.