Крылатый змей расправил обсидиановые крылья. Он очень похож на Кохэна, только слеп. Из пасти его волнами спадает каменный язык, а глаза тускло мерцают.
Змей первым встал на ее пути.
— Я не знаю, существуешь ли ты на самом деле… — Тельма протянула руки, все еще покрытые перьями, — или же являешься очередной визуализацией…
Смешно звучит.
— Ты страж его. Но я не желаю ему вреда.
Змей клокочет.
Смеется.
— Я пришла забрать его. Без меня он не справится.
Мэйнфорд на столе рванулся, пытаясь одолеть цепи.
— Не знаю, что именно его спеленало… и если вы, то отпустите… если ты и вправду бог… — Тельма запнулась, не представляя, как именно надлежит говорить с богами. — Ты заперт. Ты не можешь уйти отсюда, в этом дело? Но ты хочешь вырваться?
Она коснулась крыльев, чьи грани были остры, словно ножи.
— Но ты способен дотянуться до него, так? Почему он? Там, снаружи, есть твой потомок. Тот, кровь которого позволяет слышать вас. Он похож на тебя. У него тоже есть крылья. Я видела сама…
Змей уступил место созданию, которое, верно, когда-то было женщиной. Тельме так подумалось, хотя от женского в квадратной коренастой этой фигуре, созданной из сердолика, были лишь груди. Из них сочилось молоко.
И богиня, набрав горсть его, поднесла Тельме.
— Я не знаю, что это, но… если ты тоже бог, то спасибо, — она преклонила колени, не из страха, но из осознания, что так — правильно.
Только так правильно.
И когда на голову легла когтистая лапа очередного существа, зажмурилась.
Она ощутила легкую боль — когти разрезали кожу на лбу.
Холодные губы прильнули к ране.
…но ей позволено было приблизиться.
— Мэйни…
То, что лежало на столе, не было в полной мере человеком. Теперь Тельма видела его, своего Зверя, такого сильного и в то же время беспомощного.
Крылья.
Чешуя.
Когти.
И неуловимое сходство с каждым из шестерых Стражей.
— Мэйнфорд, пожалуйста…
Она не знала, что делать дальше. В учебниках говорилось, что ключ всегда индивидуален.
Ключа не было.
И замка не было. Цепи уходили в пол. А Мэйнфорд метался, рычал, и на груди его сами собой возникали кровавые руны.
— Тише… Мэйни, слушай меня… слушай меня внимательно, — она закрывала руны руками, пыталась стереть, но лишь пачкалась в его крови, которая сила, а на вкус — сок гранатовый. И Тельма, сама уже не вполне человек, слизывала эту кровь тонким раздвоенным языком. — Ты должен сам… осознать сам… ничего этого на самом деле нет…
Он замирает ненадолго.
Слышит ли?
В желтых глазах, в клинках зрачков нет ее отражения женщины-птицы.
Ночной охотницы.
— Ты можешь быть свободен.
Мэйнфорд дышит.
И затихает.
А по животу его расползается красная трещина новой раны.
— Вот, — Тельма перехватывает тонкий жгут пуповины, сует в руки. — Пожалуйста, ты должен сосредоточиться… выход есть, если сам захочешь.
Пальцы его стискивают пуповину.
Давят.
И больно, до того больно, что Тельма, кажется, кричит, а на этот крик грудина Мэйнфорда распахивается, обнажая живое сердце в серой осклизлой сумке перикарда.
— Мэйни, пожалуйста, — она, не зная, что еще делать, наклонилась к самому его лицу, — ты должен… ты нужен там…
Сердце, сжавшись в последний раз, замирает.
И перестает быть сердцем.
Дерево.
Обрывки корней-вен. Аорта, которая поднимается выше, выпуская одну за другой ветви-артерии. Россыпь артериол.
Вязь капиллярной сети.
Почти красиво.
Завораживающе.
И в этой кровавой вязи скрыты не имена — образы. У Тельмы почти получается их понять.
Почти…
Судорожное движение Зверя раздирает пуповину, и кровь смешивается, а смешавшись, разбивает шестигранный зал морскою волной. Последнее, что Тельма помнит, — кисло-сладкий терпкий вкус гранатового сока…
…она первой открыла глаза.
И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.
Мэйнфорда.
Он лежал.
Дышал. И кажется, судорога отпустила тело. Получилось? Или… лучше не думать о плохом. Пальцы соскользнули с холодного мокрого лба.
Прижались к шее.
Пульс был. И сердце билось, то самое, проросшее многими именами. И это тоже что-то значило, возможно, Мэйнфорд поймет, если ему рассказать. Но надо ли рассказывать? Он ведь не любит, когда кто-то копается в его мозгах. А Тельме пришлось.
Кто такая Тильза?
И что стало с ней и ее ребенком?
Веки Мэйнфорда дрогнули.
Живой.