Пока все это происходило, слепой старик отыскал путь из леса и подкатил на своей каталке под тент. Он ругал всех колдунов и костлявых детей дьявола. Он катился то в одну сторону, то в другую. Его помощники пытались успокоить его, но он отбрасывал всех со своего пути. Его ярость была пугающей.
Мы пытались поставить Папу на ноги. Он лежал холодный. Нищая девочка позвала на помощь других нищих. И пока мы пытались оживить Папу, старик гонялся за мной под всем тентом. Никто не мог остановить его. Я проползал под столами. Я бросался в него предметами, но он преследовал меня с кошмарной настойчивостью. Я подбежал к Папе, стараясь его разбудить, но слепой старик догнал меня, как дьявольский лунатик, раскинув перед собой руки. Затем внезапно он отвернулся от меня и с быстрым движением змеи, которая бросается на случайную добычу, мертвой хваткой вцепился в Адэ.
— Ага, попался, летучий колдун, — триумфально крикнул он.
Адэ закричал. Я ударил старика палкой. Его помощники обрушили на меня град затрещин. Я стал бросаться в них костями и палками. Затем старик, еще крепче сжимая руку Адэ, сказал мерзким скрипучим голоском:
— Дай мне посмотреть твоими глазами!
И затем случилось самое необычное. Адэ начал корчиться, извиваться, биться в конвульсиях. Его глаза вращались в орбитах, пока от них не остались одни белки. Он открыл рот, и язык его вывалился, он стал задыхаться и издавать хрипящие звуки. Люди пытались освободить Адэ из мертвой хватки старика. Я прыгнул старику на спину, и он закричал:
— Слезай с моей спины!
— Оставь в покое моего друга, — сказал я.
— А ты тяжелый, ребенок-дух! — крикнул он.
Я висел на его спине, и его кости врезались в меня. Я схватил руками его за шею и пытался задушить, но он метался из стороны в сторону. Я пытался расцарапать ему глаза, но он укусил меня и сбросил с себя с силой пяти здоровых мужчин. Слыша как хрустнула его шея, я полетел и упал среди разбитых столов, мешанины из фруктов и бобовых пирогов, и тогда все прояснилось. Старик стоял, покачиваясь. Адэ извивался в жутком эпилептическом припадке. Толпа почти разошлась. Мадам Кото нигде не было видно. Громкоговорители были упакованы. Проститутки сидели на складных стульях, поглядывая на нас. Старик надел желтые очки и заиграл на гармони. Его помощники увозили его. Я встал на ноги. Нищие, Сами и его охрана, люди из нашего района и Элен подняли Папу на плечи, словно он был поверженный в битве король, и понесли его в ночь. Я помог Адэ встать. Он дрожал. Припадок отпустил его, но он шел так, как будто ноги его были резиновыми. Уходя из-под разоренного тента, мы слышали, как проститутки обзывают нас. Впереди я слышал диссонирующую гармонь старика. Мы замыкали процессию, которая несла Папу домой. Лицом он был повернут к звездам. И затем звук хлопающего тента заставил меня обернуться.
Поднялся ветер. Автомобили разъезжались. Деревья скрипели. Уродливая музыка гармони увядала на ветру, скрежещущие аккорды затихали в кустах буша. Контрапункты ветра свистели в проводах. Яркие желтые и голубые лампы то вспыхивали, то гасли. Затем они стали гореть ровно, Адэ сказал голосом кота:
— Что-то происходит.
Ветер стих. И снова подул. Я увидел, как тент скособочило на сторону и подняло в воздух. Его раздуло, снова перевернуло, и затем ветер погнал его дальше, над домами; необъятная ткань хлопала, ее формы менялись, и наконец тент свалился на чью-то крышу, и тогда небо треснуло, блеснули две молнии и полил дождь. Он лил как из ведра, превращая в грязь землю, залаяли собаки, запах горелой резины наполнил воздух, и мы услышали короткий душераздирающий крик Мадам Кото. Затем все огни погасли.
Глава 9
Темнота была наполнена голосами. Нищие и Сами несли Папу домой. Когда мы дошли до нашей комнаты, Мама была невменяема. Папу положили на кровать и прикрыли белой тканью. Люди ушли, но я слышал, как они, уходя по улице, басом распевают героические песни. Папин рот был перекошен. Белый шрам шел по всему лицу. Глаза исчезли. Губы были похожи на распухшие цветы. Состояние было хуже, чем после всех его предыдущих боев вместе взятых. Он не двигался. Казалось, что он даже не дышит. Мама продолжала плакать. Нищая девочка зажгла еще три свечки. Сами сел на папин стул. Нищие расселись на полу. Я уложил Адэ на свой мат. Кроме Мамы, все молчали.
Мама выбежала, вскипятила воду, вернулась и наложила на папино лицо теплые компрессы. Ей не пришло в голову, что синякам нужен холод. Нищая девочка гладила папину ногу. Больше никто не двигался. Через какое-то время Мама успокоилась. Она посмотрела на всех нас.
— Ну-ка слезай со стула моего мужа, — крикнула она Сами.
Тот подскочил, как ужаленный змеей. И встал около окна. Затем он подошел ко мне и прошептал:
— Когда он выздоровеет, зайдите ко мне. У меня все деньги. Я найду ему лучшего травника.
Затем, словно его поймали на краже, он на цыпочках вышел из дома.
— И вы все, убирайтесь, — крикнула Мама на всех, кто находился в комнате.
Нищие зашаркали ногами. Нищая девочка встала, дотронулась до моей головы, так что моя плоть загорелась, и вывела всех из комнаты. Они ушли без слов. Адэ лежал на мате и его глаза плавали в орбитах. Время от времени он содрогался. На его губах играла бледная улыбка. Я наклонился к нему.
— Я скоро умру, — сказал он.
— Зачем ты такое говоришь?
— Мое время пришло. Друзья зовут меня.
— Какие друзья?
— Из другого мира.
Мы оба замолчали.
— О чем это вы двое тут шепчетесь, а? — спросила Мама.
— Ни о чем.
— Что случилось с ним?
— Ему нехорошо.
— А где его отец?
— Я не знаю.
— Спаси меня Бог! — прокричала Мама.
Свечи догорели. Мама закрыла дверь и стала искать спички.
— Ох, эта жизнь. Нет покоя. Женщина страдает, женщина трудится в поте лица, и ни покоя нет, ни счастья. Мой муж побывал в трех боях. Бог знает, что станет с его мозгами. Эта жизнь не для меня. Я возьму и однажды повешусь, — сказала Мама.
— Не делай этого, Мама, — попросил я.
— Молчи, — ответила она.
Я затих. Где-то глубоко во мне начали звучать старые песни. Древние голоса из мира духов. Песни обольстительной чистоты, с музыкой, обладающей совершенством света и камней. Адэ свела судорога. Пол затрясся. Судорога пробрала его до самых костей. Мама зажгла свечу. Она села на папин стул, раскачиваясь взад и вперед, с остановившимися глазами, с лицом, в котором не было прощения. Мне стало невыносимо грустно. Адэ снова странно улыбнулся, еще глубже уходя в свой жуткий эпилептический экстаз. Я склонился над ним.
— Беды будут всегда. Может быть, это просто одна из них, — сказал он. — Твоя история только начинается. Моя заканчивается. Я хочу вернуться в свой другой дом. Твоя Мама права — слишком много здесь, на земле, бессмысленных страданий.
Его голос приобрел старческий тембр. Вскоре я узнал этот голос. Змея пробежала у меня по спине, и я не мог перестать содрогаться. Адэ продолжал говорить надтреснутым замогильным голосом слепого старика.
— Мое время подошло. Я порвал утробу своей матери, и теперь она не может рожать детей. Придя и уходя, я уже повидал этот мир, я видел будущее. Коран говорит, что ничто не закончено.
— Что же будет? — спросил я его.
Дрожа всем телом, кусая до крови губы, он произнес:
— Будет второе рождение твоего отца. Человек с семью головами заберет тебя отсюда. Ты вернешься. Ты останешься здесь. Перед этим духи и наши предки проведут большое собрание, чтобы обсудить будущее мира. Это будет самое важное собрание, которое произойдет в мире. Грядет страдание. Будут войны и засухи. Ужасные вещи произойдут. Новые болезни, голод, богатые будут есть землю, люди отравят небо и воды, люди сойдут с ума, прикрываясь именем истории, облака будут выдыхать огонь, дух отлетит от вещей, сам смех будет странным.
Он остановился. Наступила долгая пауза. Затем он продолжил, вселяя в меня страх.
— Грядут перемены. Перевороты. Везде солдаты. Уродство. Слепота. И затем, когда люди будут меньше всего этого ожидать, произойдут великие перемены в мире. Страдающие люди узнают справедливость и красоту. Прекрасные перемены придут издалека, и люди осознают великий смысл борьбы и надежды. Наступит мир. Затем люди все забудут. И все начнется снова, и будет то лучше, то хуже. Не бойся. У тебя всегда есть за что бороться, будь это красота или радость.