Бэзил? Может ли это быть его настоящим именем? Только сейчас я осознала, насколько мало мы знаем друг о друге. Я закрываю глаза и тихо проговариваю слова, которые он написал на бумаге.
Аналоги... Пятница... 18:00... 1601 Южный Холстед
* * *
Мама набросилась на меня в ту же минуту, как я зашла в дом. Она стоит, держит Гизмо в руке и выстреливает вопросы, не давая мне возможности даже снять обувь.
— Где ты пропадала? Я не могла найти тебя! И чем, чёрт побери ты занималась? Твои жизненные показатели были выше нормы. Пульс прыгал вверх и вниз, твой метаболизм колебался, а сжигание калорий увеличилось. — Она ткнула свой Гизмо мне в лицо, как будто графики и цифры имели для меня какое-то значение.
— Боже, мам, я только что зашла, — я оттолкнула её Гизмо и прошла в гостиную, где папа увлеченно смотрел документальный 3D фильм об изобретении какой-то старой штуки под названием iPhone. — Я была с Язей. Мы ходили в новый PlugIn. Возможно, я играла в новую игру или ещё что-нибудь, от чего мой пульс подскочил. Потом мне стало скучно, и я пошла прогуляться, — мне было неловко, от того, что мне приходится скрывать часть правды, но будет хуже, если я скажу ей что произошло на самом деле. Я плюхнулась на диван рядом с папой. — И к тому же, откуда ты можешь знать, что показатели этой глупой штуковины точны?
Мама стоит перед нами, уперев руки в бока.
— Естественно они точны! — кричит она. — Я их изобрела, а твой отец создал.
Папа перемещается, чтобы мама не загораживала ему экран.
— Если это то, как собираешься лечить меня… — Я поднимаю рубашку и пытаюсь сорвать пластырь со своей поясницы. — Черт! — кричу я, когда он не хочет отдираться.
— Тебе нужно носить его целые сутки, прежде чем его можно будет снять, — напоминаем она.
Я откидываюсь на подушки и бормочу: — …с тем же успехом, ты могла бы засунуть чип мне в башку.
При этих словах папа оживляется. — Вообще-то....
Мама стреляет в него взглядом, и он обрывает обличительную речь об оригинальности — на свою любимую тему.
— Что? — Я перевожу взгляд с мамы на папу и обратно на маму. — Чип уже у меня в голове?
— Пока нет, — говорит с улыбкой папа.
— Макс, — недовольно говорит мама, — Не могли бы мы перенести этот разговор на более подходящее время?
Он пожимает плечами и возвращается к просмотру.
Мама глубоко вздыхает и пытается урезонить меня. — Я собираю эти данные для твоего же блага. Твоя формула синтамила была чётко выверена и малейшее изменение....
— Ты же говорила, что не будешь смотреть на результаты до завтра, — уточняю я.
— Я бы и не смотрела, если бы не предупреждающие сигналы о внезапной перемене жизненных показателей пациента.
После этих слов я начинаю краснеть. Интересно, когда мои показатели взбесились? Когда я встретила Бэзила? Когда мы использовали его аппарат чтобы нюхать жареного цыплёнка и шоколадные брауни? Когда я бежала по улице? Определённо я не хотела чтобы мама узнала обо всём этом. Мне нужно взломать чёртов пластырь. — Я не должна чувствовать себя ненормальной, — сказала я, повторяя слова Бэзила, но почему-то, когда я говорю это своей маме, они звучат нелепо.
— Я и не говорила, что ты ненормальная. — Она морщится, как будто я сказала какую-то ерунду. — Я думаю, что по какой-то причине твой метаболизм нарушился и нам нужно откорректировать твою синтамиловую формулу.
— Так, — обижаюсь я, — я не хочу быть твоим подопытным кроликом.
— Во-первых, я не экспериментирую над тобой. Во-вторых, это привилегия — иметь персонально оптимизированную формулу. Не у каждого есть такая возможность.
— Так я ещё должна быть благодарной? — язвлю я.
Она делает глубокий вдох через нос, пытаясь оставаться спокойной. — Талия, я всего лишь хочу убедиться, что с тобой всё в порядке.
— Я же сижу здесь, разве не так? Очевидно, что со мной всё в порядке.
Папа встревает в разговор. — В чём-то она права, Лил.
Мама вздыхает и потирает лоб. Наконец она произносит: — Данные не лгут.
— А дочери могут?
— Я этого не говорила, — говорит мама сквозь сжатые зубы. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, пока она не произносит, — Я просто хочу знать, что ты в безопасности и здорова.
— Я не сделала ничего плохого. — Отвечаю я, вставая с дивана и шагая в направлении своей комнаты.
Пока я иду, я слышу, как она говорит папе, — У неё нет ни малейшего понимания важности моей работы. Абсолютно!
Не сдержавшись, я закатываю глаза. Сколько же раз я слышала эту речь? Что, если бы не она, Единый Мир и всё человечество вымерли бы. Что из-за её революционных открытий человечество больше не чувствует голода, или не размножается без разрешения, или не умирает от смертельных болезней. И что без питательных добавок, таких, как синтамил, человечество до сих пор бы голодало и воевало. На самом деле я ценю это. Разумеется, это так. Я не хочу чтобы люди, которых я люблю, голодали или убивали друг друга за скудную еду. Но мне не нравится, когда мне постоянно тычут этим в нос. Как будто мне нужно во всём с ней соглашаться только потому, что она способствовала спасению человечества. Она по-прежнему моя мама, и она всё ещё может раздражать меня.
* * *
Следующим вечером, мама, дедушка Питер, и бабушка Грейс собрались возле главного экрана в нашей гостиной, чтобы обсудить мои жизненные показатели, которые мама загрузила с моего пластыря.
— Её уровень инсулина определённо скачет, — указывает бабушка Грейс на резкую линию. — А он должен быть постоянным между её утренней и вечерней инъекциями синтамила.
— А уровень глюкозы падает слишком резко, — добавляет дедушка Питер. — Этим можно объяснить головные боли и усталость. Но уровень гидрации в норме, значит, она получает достаточное количество воды.
— Посмотрите на уровень её кетона вот здесь, — говорит мама. — Он не должен быть таким высоким.
Я сижу на диване сжимая подушку и слушаю, как они обсуждают меня, словно я какой-нибудь химический проект.
— Когда была последняя инъекция? — спрашивает бабушка маму.
— Три месяца назад, — отвечает мама. — Так что следующая ей не потребуется ещё три месяца.
Они просматривают экран за экраном, показывающие реакции моего тела каждый час.
— Странно, — говорит бабушка Грейс. — Уровень допамина вышел из нормы вот здесь. Когда это было? Нужно увеличить. — Мама даёт команду на увеличение. — Около восьми часов вечера в пятницу.
Они обе поворачиваются ко мне.
— Что ты делала в это время? — спрашивает мама.
Моё сердце начинает бешено биться, а ладони потеют. Я знаю из биохимии, что допамин — это нейротрансмиттер, который усиливает активность, когда происходит что-то неожиданное и хорошее. Я вспомнила, как сидела рядом с Бэзилом в тот вечер. Как касались друг друга бёдрами, когда нюхали жареного цыплёнка и шоколад. У меня кружится голова при мысли об этом. Спорю на что угодно, что уровень моего допамина в том момент взлетел до небес.
— Понятия не имею, — говорю я, пытаясь изобразить равнодушие. — Может быть, играла в какую-нибудь игру в PlugIn.
— Высвобождающиеся бензодиазепины в её показателях должны подавлять подобные всплески, — говорит бабушка Грейс.
— При условии, что она получает правильную дозу, — уточняет мама.
Бабушка поворачивается ко мне. — Сколько ты сейчас весишь?
— Понятия не имею, отвечаю я.
Она хмурится: — Почему?
Когда я была маленькой, нахмурившаяся бабушка Грейс пугала меня. А сейчас, с прядкой седых волос в её черных, как смоль волосах она выглядела ещё более устрашающей, как будто она готова схлестнуться с озлобленной толпой, громящей больничную аптеку, что она и делала во время войн, если верить дедушке Питеру.