— Я никогда не взвешивалась самостоятельно, — раздражаясь, отвечаю я.
Она не двигается. Не меняет выражения лица. Ничего не говорит. Она просто смотрит на меня, пока я не поднимаюсь с дивана и не плетусь в маленький вестибюль в задней части нашего дома. Между водяными кранами (которые соединены с ветряком на крыше) и туалетом с нашими мочеприёмниками расположен остеклённый шкафчик с месячным запасом синтамила — наших личных коктейлей, разработанных, чтобы оптимизировать функции мозга и тела каждого из нас. Маленькие голубые бутылочки для меня. Красные для мамы. Зелёные для папы. И оранжевые для бабушки Эппл. Каждая снабжена золотой этикеткой с нашими именами. Технически раз в неделю предполагается взвешивание и домашний тест мочи, взятие крови из пальца и анализ волосяных фолликул, чтобы убедиться в удовлетворении всех пищевых потребностей, но мало кто это делает. Кроме маленьких детей, которые продолжают расти. Их дозировка нуждается в постоянном регулировании. Хотя я сопротивляюсь бабушке Грейс и маме, они делают всё это с тех пор, как были написаны эти инструкции, в написании которых они принимали участие. Я подхожу к измерителю и жду появления цифр. Сто двадцать два фунта.
К тому времени, как я возвращаюсь в гостиную, они уже видели мой вес на экране.
— На три фунта меньше, чем нужно, — говорит мама. — Немного странно, но нет особых причин для беспокойства.
— Нет, — протестует бабушка, — это может быть признаком того, что её метаболизм слегка изменился.
Мама и бабушка достают свои Гизмо и начинают подсчёты.
Дедушка Питер закатывает глаза, затем опускается на диван рядом со мной. Он придвигается настолько близко, сто я чувствую запах его лосьона после бритья, напоминающий мне о сосновых деревьях, запрограммированных для декабря. Когда я была маленькой, мне нравилось тереться о его щёку, чтобы его запах остался на моих пальцах.
— В старые времена, — говорит он, — я бы посоветовал твоей маме посадить тебя на гамбургеры и жареную картошку.
Я не могу удержаться от смеха. В дедушке Питере есть что-то такое, от чего людям становится тепло и уютно.
— А что такое жареная картошка?
— Что такое жареная картошка? —Он покачивает головой. — Ммммм. Лучшее, что только можно придумать. Сначала ты берёшь картошку — это такой плод, который рос в земле. Потом режешь её и кладешь эти кусочки во фритюрницу, полную кипящего масла. Они получаются хрустящими снаружи, но мягкими и нежными внутри. Слегка солишь их, отчего вкус немного смахивает на слёзы радости. Затем обмакиваешь их в нечто сладкое и пикантное под названием кетчуп, сделанное из помидоров.
Я пытаюсь свести все эти описания в одно, но моё представление туманное. — У моего знакомого есть маленький аппарат... — я начинаю возбужденно рассказывать дедушке Питеру об изобретении Бэзила, но затем замолкаю.
— И что этот аппарат делает?
— Ничего. Забудь.
— Ты можешь мне рассказать, — дедушка откидывается на подушки и лениво складывает руки на животе, как будто ему не нужно никуда спешить, и нет ничего лучше, чем сидеть и слушать меня.
Хотела бы я все рассказать дедушке. И бабушке Эппл. Им, скорее всего, понравился бы прибор Бэзила, потому что они смогли бы вспомнить все запахи. Но если я скажу им, у мамы появится миллиард вопросов о том, где и когда я его встретила, кто его семья, где они живут и чем занимаются. — Ты бы хотел ещё раз увидеть и почувствовать запах еды?
— Талия! — мама резко поворачивается и смотрит на меня. — Что ты только что сказала?
— Я спросила, хотел бы дедушка Питер ещё раз увидеть и почувствовать запах еды.
Мама и бабушка Грейс обмениваются взглядами.
— Ты отлично знаешь, что теперь мы этого не делаем, — произносит мама.
Я на секунду задумываюсь, затем спрашиваю. — А почему нет?
Мама даже не собирается отвечать на это, но бабушка говорит: — Потому что в этом нет необходимости, не говоря уже о том, что это нелегально.
— Нелегально? — дедушка Питер приподнимает бровь, отчего на его лбу появляются морщинки. — Ты уверена?
— Разумеется, — грубо отвечает бабушка.
— Это подпадает под Универсальный Закон о Защите Питания, — добавляет мама.
— Молодежь называет его жратвуха, — говорит бабушка, и дед смеётся
— Жратвуха? — переспрашиваю я.
— Жратва порнуха, — уточняет бабушка Грейс.
— Мама, — смущённо протестует моя мама.
— Ей семнадцать. Она должна знать, — как всегда прагматично заявляет бабушка. — Но он, — она кивает в сторону дедушки, который хихикает как ребёнок. — Он безнадёжен.
Мне становится интересно, действительно ли мы с Бэзилом нарушили какой-то дурацкий закон. Знает ли он, что это нелегально? Должно быть, он чертовски испугался, когда я сказала ему, что он должен представить свое изобретение. — Но насколько это нелегально?
— Юридические последствия, — туманно отвечает мама.
Дедушка Питер вмешивается: — Ну тогда я, вероятно, мысленно нарушаю закон прямо сейчас, потому что я определённо думаю о жареной картошке!
— Питер! — предостерегает его бабушка, а я смеюсь.
Он закрывает глаза: — А сейчас я мечтаю о шоколадном коктейле. Жирном, холодном, сливочном, шоколадном.
Я припоминаю запах шоколада. Глубокий, слегка горьковатый, но сладкий.
— Берегитесь, становится все хуже, — говорит дедушка, — Вызывайте охрану. Я представляю банановый сплит со взбитыми сливками и вишенкой на верхушке.
Внезапно мой желудок урчит и булькает. Глаза дедушки широко открываются и он хохочет.
— Будь я проклят! Вы это слышали? Из-за меня желудок этого ребёнка начал урчать. — Он смотрит на меня. — Давай попробуем ещё раз.
Он наклоняется ближе к моему животу, поднимает край моей толстовки и футболки, как будто я маленький ребёнок и он собирается похлопать меня по животу. Я пытаюсь протестовать, но тяжело сдержать смех, когда дедушка Питер валяет дурака. — Приветик! — произносит он, — Как насчёт огромной порции сдобного слоёного печенья, бисквита с маслом и вкусного густого колбасного соуса? Или пиццы пепперони с плавленым сыром моцарелла?
— Питер Алан Пайк! — кричит на него бабушка.
Он поднимает голову: — Что, моя дорогая?
— Что за чушь ты творишь с нашей внучкой?
Он улыбается мне и опускает мою футболку, затем ласково похлопывает меня по животу. — Ничего такого, о чём тебе следует беспокоиться.
— Надеюсь, это так, — ворчит бабушка Грейс, затем отворачивается обратно к экрану и продолжает подсчёты.
— Я, должно быть, делаю что-то неправильно, — говорит мама с тем же хмурым выражением лица, какое раньше было у бабушки. — Я продолжаю точную калибровать её синтамиловую формулу, но она, видимо, работает некорректно.
— Как и я, — добавляет бабушка. — Или мы делаем что-то неправильно, или же мы что-то упускаем.
— Она голодна, — произносит дедушка Питер, а мама с бабушкой обмениваются быстрыми взволнованными взглядами.
— Но это значит... — начинает мама, но замолкает, сбитая с толку. На мгновение я задумываюсь о том, чтобы сказать, что я не одна такая, но держу рот на замке. — Думаешь, мне нужно отвести её к специалисту? — спрашивает она бабушку Грейс.
— Ни за что, — говорю я с дивана.
Бабушка с мамой поворачиваются, кладут каждая по ладони мне на колено, и пристально смотрят на меня, — И почему же? — одновременно спрашивают они.
Я думаю о том, что рассказал Бэзил о людях, которые пытались получить помощь.
— Потому что они, скорее всего, скажут, что это всё в моей голове и напичкают меня лекарствами....
— Так теперь ты у нас доктор? — спрашивает меня бабушка.
— Она, скорее всего, права, говорит дедушка Питер.
Бабушка смотрит на него взглядом, который заставил бы увянуть голограммные ромашки, но он не обращает внимания: — Будь я на её месте, я бы не хотел, чтобы какие-то незнакомцы ковырялись во мне. Особенно когда в одном доме с ней живут два умнейших в мире медика. — Он усмехается им обеим, и я знаю, что он делает. Любимые слова дедушки Питера: — На мёд ты можешь поймать больше мух, — что, как мне кажется, значит, что от людей можно добиться большего, если быть к ним добрее, хотя я не догадываюсь, что общего у мух и мёда. Этот метод влияния на бабушку Грейс выглядит странным, ведь она использует противоположный метод. Она предпочитает подчинять окружающих. Наверное, поэтому они так хорошо работают вместе. В конце концов, противоположности притягиваются.