Толпа презрительно смеётся, а я ёрзаю на своем стуле, надеясь, что никто не догадается, что она говорит о моей матери.
— Мы должны быть полны тоски и сострадания. Если только дадим себе шанс снова ощутить это.
— Я чувствую это, Ана! — выкрикивает кто-то.
— Ты пробудила моё сердце, — звучит ещё один выкрик.
— Эти эмоции делают нас людьми. Они отличают нас от машин, которые мы создали. И не важно, что они говорят, становиться единым целым с машинами, это не выход.
Я вздрагиваю, потому что в этот раз под "они" она подразумевает моего отца.
Она сильно стискивает своё одеяние. — Человечество было на вершине своих возможностей, когда работало в паре со вселенной, а не тогда, когда мы начали бороться против неё! — Ана останавливается и понижает голос. — Появляются последствия, когда мы отдаляемся от природного порядка вещей и начинаем переделывать все элементы нашего человеческого естества. Мы должны осознать себя, как часть макрокосмоса, а не обманывать себя тем, что мы можем всё контролировать. Но...— она грустно покачивает головой, затем слегка улыбается, — люди не так умны, как животные.
Этот разговор довёл бы обоих моих родителей до бешенства. Они не одобряют идею того, что если мы позволим природе главенствовать, все будет прекрасно. Как говорит моя мама: Хорошо для кого? Для тараканов?
Теперь Ана становится застенчивой. В уголках её губ играет лёгкая улыбка, и она смотрит в пространство, как будто представляет другое место и время. — Знаете, когда у первых рыб образовались ноги, они не думали о себе: О, мне следовало бы отрубить их. Нет, они начали исследовать Землю.
Она начинает ходить в толпе.
— А когда у этих созданий выросли крылья, они не думали: Вау, наверное, мне следует избавиться от них. Нет, они взлетели к небесам. — Ана широко раскрывает руки и кружится. — Мы должны принимать все мельчайшие изменения, которыми природа наделяет отдельных счастливчиков, чтобы они могли дать возможность летать всем нам! — Она останавливается, но продолжает держать руки открытыми. — Потому что, друзья мои, мы стоим на краю пропасти, — она поднимается на цыпочки, — готовые броситься навстречу нашей гибели, если мы не изменим наше отношение к окружающей среде.
Теперь я абсолютно уверена, что эта женщина спятила. Рыба, обрезающая собственные ноги? Летающие люди, двигающиеся к собственной смерти? Я понятия не имею, о чём она. Для меня всё это выглядит бредом сумасшедшего. А она, на вполне серьёзно продолжает дальше. — Некоторым нашим братьям и сестрам, Тулипу, Латуку и Гардении15 обрезали крылья. Их заперли.
По толпе проносятся возгласы протеста. Я смотрю на Безила, который не кажется удивлённым этими новостями.
— О, да, — говорит Ана. — Это правда. За что, спросите вы? — Она осматривает толпу, впитывая энергию, бушующую в комнате. — За то, что они были людьми. За то, что у них присутствовали настоящие человеческие потребности. За активность самых обычных человеческих импульсов, наличие которых было заложено в нас с рождения, и которые были искоренены из нас ради всеобщего благополучия.
В комнате наступает тишина, пока все ждут, когда она раскроет нам их преступление. Я обдумываю варианты. Проявление агрессии? Кража? Нарушение договора? Я не могу представить, чтобы кто-то с именем Гардения сделал что-нибудь столь гнусное.
Ана опускает руки. Её плечи поникли. Она стоит перед нами, как обречённая душа. — Они были голодны, — тихо произносит она. — Испытывали голод по тем взаимоотношениям между человечеством и планетой, которые заложены в нас изначально. Голод по источнику жизни, который поддерживал нас. Это не есть плохо, друзья мои. Это человеческая природа. Именно это желание будет толкать нас вперёд, если только у нас будет...— Она снова тычет пальцем в детский рисунок. Все вокруг хлопают и свистят. — И я скажу вам больше, — перекрикивает она толпу. — Всё это там, если только мы позволим себе отыскать это.
Люди безумствуют, но я отпускаю руку Бэзила и усаживаюсь основательнее на своём стуле, качая головой, потому что она зашла слишком далеко.
Бэзил видит мою реакцию. — Ты в порядке?
В ответ я поднимаю бровь. Он же не мог купиться на весь этот бред. — Еды больше не существует, помнишь? — говорю я ему, как будто он инопланетянин, не слышавший последние земные новости. Именно открытие моей мамы возможности контролировать позывы голода с помощью изменения гена FTO в 16й хромосоме привело к возможности завершения войны. Безпродуктовое питание разрабатывали в течение двадцати лет, и оно было единственной возможностью удержать человечество от приобщения к остальным исчезнувшим растениям и животным. Последний фрагмент, контролирующий ненасытный аппетит в человеческом организме, пазла, который нужно было собрать, чтобы завершить войну. Тем более, что Единый Мир жаждал контроля.
Я всегда думала, что Динозавры были единственным наследием восстания из-за хранилища семян на Шпицбергене, но сейчас думаю, что Аналоги могут быть сестринской ветвью скептиков. Я озираюсь вокруг, думая, может ли быть здесь у кого-нибудь татуировка Шпицбергена с прорастающим ростком над словом Помни. Затем решаю, что, скорее всего, нет. В отличие от Динозавров, эти люди верят, что вокруг нас есть еда. Ага, как же. Она, наверное, замаскирована, как мой новый Гизмо.
Ана вытаскивает что-то из кармана своего платья. — Узрите, — говорит она, протягивая это, чтобы каждый мог видеть. Это металлическая жестянка размером с её ладонь. Кажется, у неё нет этикетки. Она открывает крышку. Люди в комнате приподнимаются, чтобы рассмотреть получше. Трудноуловимый аромат наполняет комнату. Он не плох или хорош, он странно притягивающий. Все стараются вдохнуть поглубже. Когда я делаю вдох, мой желудок тихонько урчит.
— Как это у неё получилось? — спрашиваю я Бэзила. — Существует ещё один генератор запахов?
Он выглядит таким же удивленным, как и я. — Я не знаю.
Затем Ана совершает самую странную вещь, которую я когда-либо видела. Она запускает пальцы в жестянку, достает маленький плоский кусочек чего-то светло-коричневого, показывает так, чтобы все видели и кладет это в рот. Она закрывает глаза и начинает работать челюстями. На её лице расплывается улыбка, когда она глотает. — Аххх, произносит она, и открывает глаза. — Еда.
* * *
Пока Ана стоит перед нами, смакуя кусочек, который она положила в рот, в комнате повисает тишина. Кажется, что все задают себе одни и те же вопросы: Где, как, что…?
Пожилой мужчина, Спинич, поднимается. — Ана Луиза Гиньон, — объявляет он громко и чётко. — Ты арестована по подозрению в нарушении своего договора о Питании Единого Мира, укрывательстве нелегальных продуктов питания и проповедовании пищевых извращений. — Пока он говорит, ещё пять человек из толпы встают и направляются к Ане, которая стоит идеально прямо, почти очаровательно улыбается, как будто она именно этого и ожидала.
Женщина в цветастом платье вскакивает на ноги и кричит, — Шпионы! — За ней вскакивают все остальные и, крича, толкаясь, сбивая стулья, пытаются добраться до Аны.
Я хватаю Бэзила за руку. — Что происходит?
— Я не знаю, — говорит он, но я вижу в его глазах панику. — Должно быть это агенты безопасности.
Несколько людей, включая мужчину и женщину, которые стояли у двери, создают защитную стену вокруг Аны, но агенты легко отталкивают их и надевают на неё наручники. Спинич вытаскивает Гизмо и объявляет через усилитель звука. — Все должны оставаться на местах для дальнейшего допроса, — инструктирует он. — Агенты займутся вами в ближайшее время. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.