— Но сначала им нужно будет поймать меня. И удачи им в этом.
На экране Язи я вижу, что охрана смогла остановить видео на собаке в момент прыжка, с высунутым языком, абсолютно счастливой, и это заставляет меня смеяться.
— Кажется, они перехитрили тебя, — говорит Язя, когда собака сменяется вращающим разноцветным колесом в центре уже чёрного экрана.
—Не так уж и быстро они справились,
Вокруг нас люди снова натягивают свои наушники и возвращаются к своей виртуальной жизни, что даёт мне сигнал убираться отсюда.
— Ты уже уходишь? — спрашивает Язя, когда я встаю.
— Я собираюсь немного исследовать окрестности, — говорю я, когда в моём желудке раздается урчание. Я прижимаю руки к животу, чтобы приглушить вырывающиеся звуки, которые эхом отскакивают от металла.
Язя в недоумении моргает: — Это была ты?
— Ты о чем? — спрашиваю я, надеясь, что выгляжу невинно.
— Этот шум. Он от тебя? Или эта штука не в порядке? — Она указывает на свои наушники.
— Я ничего не слышала, — вру я, но мои щёки вспыхивают. Я забываю о том, что значит попасться за взлом. Худшее, что я могу представить, это когда все оборачиваются чтобы найти урода, который хрипит и воет, как какое-нибудь вымершее морское чудовище, вернувшееся к жизни. Но, кажется, Язя не слишком обеспокоена звуками, потому что она уже занята тем, чтобы вернуть жизнь своему любимцу. Прошедшие несколько недель научили меня, что в этой ситуации помогает только побег до того, как желудок снова начнёт действовать.
— Удачно повеселиться в аду, — желаю я ей.
— Тебе тоже, — отвечает она и машет рукой на прощание.
* * *
Мне нравится исследовать маленькие заброшенные участки города, где нет камер и экранов. Нет круглосуточных новостей и рекламы. Нету даже шума мельниц, нарушающего тишину. Я смотрю на юг и представляю, как это было, когда люди ходили по улицам с животными на поводках и останавливались у кафе что-нибудь выпить. Я смотрю на чёрные пыльные окна, надеясь найти старый заброшенный магазин, заваленный вещами, которые я могу потрогать. В основном подобные места разграблены, но иногда я натыкаюсь на что-нибудь странным образом сохранившееся. Как тогда, когда я нашла лавку под названием «Гончарный Сарай», в котором не было глиняной посуды или фигурок животных, но зато были пыльные диваны, распадающиеся корзины и сгнившие деревянные стулья. Я была расстроена, потому что хотела найти древнюю кружку, похожую на старую зелёную керамическую чашку, которую бабушка хранит возле кровати. Она привыкла пить из неё что-то под названием кофе, как часть её утренней привычки, — бессмысленный ритуал, как сказала бы моя мама.
Раньше в магазинах можно было подержать вещи в руках. Сравнить цвета и размеры вещичек от какого-нибудь оптимиста, который должен был угадать, чего могут захотеть другие люди, вместо того, чтобы выяснять, чего они хотят, прежде чем создавать что-нибудь. Каким забавным и беспорядочным должен был быть этот мир. Моя мама назвала бы его расточительным. Вот что привело ко всем бедам. Расточительство и неэффективность.
Я свернула за угол, пошла вниз по узкой улочке, зажатой между высокими зданиями, сделанными из металла и стекла, которому каким-то образом удалось пережить все бомбардировки. Бабушка рассказывала, что когда-то было небезопасно бродить ночью в одиночестве. Я думала, что она имела в виду военное время, но она сказала, что и в мирное время тоже. Дикие животные? — спросила я, представив клыкастых созданий, рыскающих по улицам в поисках еды. В ответ на это она рассмеялась. Только не в городах, сказала она. Большие животные быстро вымерли. Крысы продержались дольше. Что-то, что называют тараканами, до сих пор бегает по самым тёмным закоулкам.
Наибольшую проблему составляли другие люди. Обычно им нужны были деньги, объяснила она, но иногда и другие вещи. Секс. Или насилие. Для защиты правительство заставило людей платить полиции, которая искала преступников на улицах, а также должны были быть написаны законы, поддерживающие порядок. Кроме насилия или мошенничества тебя могли арестовать и за другие преступления, например за продажу наркотиков или парковку в неположенном месте. Что было не так с людьми? — спросила я бабушку, когда она мне это рассказала. Она задумалась, прежде чем ответить. Потом просто покачала головой и сказала: — Просто такова человеческая природа.
Я свернула ещё за один угол, на улочку даже меньше предыдущей, между старыми кирпичными зданиями, которую мой папа назвал бы переулком. Здесь не было больших витрин, одни двери, которые сейчас были распахнуты, и старые лестницы, которые назывались пожарными, зигзагами спускались с крыш вниз. Возможно, в этих квартирах жили люди, и летом, когда они открывали окна, можно было слышать разговоры, смех, крики и плач. Можно было унюхать, что готовят другие, и увидеть белье, которое они сушат. Это было бы огромное скопище людей, как сказала бы моя мама, кишащее микробами. Однажды в Древностях я нашла старую картинку с изображением кошки, сидящей на мусорной урне в аллее, и мяукающей под полной луной. Какой-то человек разозлился, потому что кошка прервала его сон, и он бросил в неё ботинок из раскрытого окна. Тогда, наверное, это было забавно.
Я понятия не имела, куда я иду, но совершенно не хотела возвращаться назад к Язе. Я с большим удовольствием поброжу в одиночестве, следуя за внутренними желаниями, исходящими из того же места, откуда раздается урчащий звук. Как будто что-то притягивает меня какой-то невидимой нитью. Однажды я нашла заброшенный дом, когда бродила по ничейной территории в South Loop. Очень большое пространство было отведено для еды. Место, где они готовили, со всеми объёмными приспособлениями и шкафчиками, полными тарелок. Для того чтобы есть, была отведена целая отдельная комната. Не говоря уже об уборных. Какой же примитивной казалась эта большая круглая чаша. Ничего общего с сегодняшними элегантными писсуарами. Я краснела от одной мысли, что здесь нужно было сидеть, выдавливая из себя свои внутренности. Бабушка говорила мне, что самое сложное после прививок было то, что больше не нужно использовать туалет. Долгое время её телу казалось, что нужно очиститься, но, естественно, оно не могло. Отходов больше не было. Эффективность прежде всего.
Переулок закончился развилкой. Я посмотрела по сторонам. На всём протяжении цемент, кирпич и металл. Давно забытые указатели висели на ржавых болтах — «ХИМЧИСТКА СВОНА», «ИНСТРУМЕНТЫ ФРИДМАНА», «МАГАЗИН КОВРОВ». Дорога влево манила сильнее, я пошла туда, радуясь возможности идти дальше. Я замедлила шаг и подняла голову. В воздухе что-то было. Запах. Вначале он был еле различим. Я подумала, что рядом может быть парк голограмм, но запах исходил не от искусственных деревьев или цветов. Я принюхалась и позволила своему носу вести себя.
Запах становился сильнее. Я увидела серебристый свет, пробивающийся из-под двери по правой стороне улицы. Я не думала, что здесь может кто-нибудь жить, и, разумеется, нет никаких торговых точек. Над дверью я заметила выцветшую красную надпись «АРОМАТЫ». Я предположила, что это могла быть лаборатория или производство, но почему так далеко от промышленного центра? Я на цыпочках подобралась к двери, которая была слегка приоткрыта. Сейчас запах полностью окутывал меня. Он был сложным с лёгкой цветочной примесью (похожий на неуловимый аромат, который я почувствовала во сне), слоистый густой запах, который потянул меня вперед. Я хотела приблизиться, найти его источник, оказаться настолько близко, чтобы можно было испить его. Желание было таким сильным, что я скользнула пальцами в приоткрытую дверь, потянула и открыла её. Свет опалил меня, когда я вошла. Затем мой желудок издал самый безумный, громкий и ужасный шум, который я когда-либо слышала. Он рычал, выл, урчал как гигантская воронка, всасывающая внутрь всё, что только возможно. Я сжалась, схватившись за живот, чтобы остановить это.