Это было как выдох.
Сейчас предметом ее беспокойства стал Гао. Мальчик без прошлого, который случайно сделался частью ее повседневности. Но случайно ли?
София встретила его в электричке, пребывая в абсолютной ясности. Она видела, что ему нелегко. Когда поезд остановился на станции «Карлберг», они взялись за руки и без слов заключили договор.
С тех пор он жил в потайной комнате за книжным шкафом.
Ежедневные упражнения сделали его физически сильным и выносливым. К тому же он развил невероятную ментальную силу.
Размышляя, София сварила большую кастрюлю жидкой каши, наполнила термос и понесла ему. Мальчик лежал голый на постели в своей обитой мягким, темной комнате. По глазам было видно, что он где-то далеко.
Бесконечно преданный Виктории, яростно бескомпромиссный, Гао стал ее послушным орудием.
Виктория и Гао – две чужеродные части, вживленные в ее тело, но когда ее тело приняло Викторию, оно отторгло Гао.
Что ей с ним делать? Теперь, когда он скорее обуза, чем ресурс?
Хотя она потратила на уборку несколько часов, тяжелый запах мочи все еще пробивался сквозь запах моющего средства.
На полу высилась аккуратная стопка его рисунков.
София поставила термос на пол возле кровати. Вода у него рядом, в маленьком туалете.
Выйдя, София подвинула на место шкаф, скрывавший дверь, и накинула крючок. Теперь мальчик продержится до вечера.
Язык
лжет и клевещет, и Гао Лянь из Уханя должен остерегаться того, что говорят люди.
Никто не сможет застать его врасплох. Он все контролирует, и он не животное.
Животные не умеют предусматривать отклонений от привычного хода вещей. Белки, готовясь к зиме, запасают орехи в дупла деревьев, но если дупло затянет льдом, белка ничего не поймет. Орехи, которые невозможно достать, перестанут существовать для нее. Белка не будет знать, что делать, и умрет.
Гао Лянь понимает: он должен быть готов к отклонениям от привычного хода вещей.
глаза
видят запретное, и Гао должен зажмуриться и подождать,
пока оно не исчезнет.
Время – это то же, что ждать, и потому – ничто.
Время – это абсолютное ничто. Ничего не стóит. Ноль. Пустота.
То, что случится потом, – противоположно времени.
Когда мускулы напряжены, живот втянут, а дыхание коротко и несет много кислорода, он становится частью общего целого. Пульс, до этого медленный, ускорится до оглушительного, и все будет существовать одновременно.
В это мгновение время больше не смехотворно, оно – всё.
Каждая секунда обретает собственную жизнь, собственную повесть с началом и концом. Колебание в сотую долю секунды может иметь роковые последствия. Провести границу между жизнью и смертью.
Время – лучший друг безвольных и нерешительных.
Та женщина дала ему бумагу и карандаш. Он целыми часами сидит в темноте и рисует. Сюжеты он берет из хранилища воспоминаний, что у него внутри. Люди, которых он встречал, вещи, которых у него больше нет, и чувства, которые у него некогда были, но которые он позабыл.
Птичка с птенцами в гнезде.
Закончив, он откладывает бумагу в сторону и берет новый лист.
Не останавливается, не рассматривает нарисованное.
Женщина, которая кормит его, не правдива и не лжива, и время, бывшее до нее, для Гао больше не существует. Ничего до нее, ничего после.
Время – ничто.
Всё в нем повернуто внутрь, к механике воспоминаний.
Бистро «Амика»
Выйдя из палаты Юхана, Жанетт направилась к кафе у входа в больницу. Она мало того что полицейский – она женщина-полицейский, а это значит, что откладывать работу ей нельзя даже в таких обстоятельствах. Иначе при случае эта ситуация может обернуться против нее.
Двери лифта открылись, и Жанетт вышла в людскую сутолоку холла. Подняла голову, увидела движение, улыбки. Сделала глубокий вдох: воздух здесь был полон жизни. Ей тяжело было признаться себе в этом, но она понимала: необходимо хоть на полчаса отвлечься от тревожного бодрствования у постели сына в палате с застоявшимся воздухом.
Хуртиг принес поднос, на котором дымились две чашки кофе в компании двух булочек, поставил на стол, сел. Жанетт взяла чашку, отпила горячего кофе. В животе потеплело, захотелось курить.
Хуртиг взял свою чашку и пытливо посмотрел на Жанетт. В его взгляде было что-то осуждающее, и Жанетт это не понравилось.
– Ну как он? – спросил Хуртиг.
– Все под контролем. Никто не знает, что с ним случилось, и это сейчас хуже всего.
Это чувство было ей знакомо со времен детства Юхана – когда он прибегал, безутешно рыдая, и не мог объяснить, что случилось. У него просто не было слов. Жанетт верила, что те времена прошли навсегда.