— Будь сильной, — настаивал чужак.
Женщина смутно осознавала, что теперь говорит его хозяин — сокрытый разум, что она видела за глазами того юнца. Он ускользнул в новое тело. Возможно, нечто настолько могущественное и вправду может исполнить свое обещание. Ведунья страстно желала выслушать его, но не могла одолеть гнев. Сдерживаемый слишком долго, он проголодался.
— Подожди! — прошипело создание.
Ярость Ведуньи с диким воплем метнулась вперед и разорвала говорившего. На миг под капюшоном мелькнул удлиненный череп с зубастой пастью, но в следующее мгновение его разнесло на части, и звериный лик исчез в брызгах крови. Но гнев женщины еще не насытился. Движением глаз она разорвала на куски одного из своих последователей, затем другого и третьего — ее воля вгрызалась в безучастную толпу, словно буря из лезвий.
Дрожа от напряжения, Ведунья смотала гнев обратно в клубок — связала за крошечное мгновение до того, как он пожрал её целиком. Женщина держала ярость в узде со дня побега, но та лишь набиралась сил в тенях безразличия. Опустошенная колдунья вновь отступила в пустоту, отвергая соблазны и покоя, и гнева. Поблекшими глазами она видела, как её подопечные подходят к кровавым цветам, распустившимся среди них. Их желудки были пусты, как и их разум, но, в отличие от невежества, голод хорошо знал, что нужно делать.
Мертвая Скала содрогнулась, и глубокие трещины разбежались по гладкой поверхности от человека, что преклонил колени на её ровной вершине. Затем расщелины вспыхнули злобным алым сиянием, видел которое только он, хотя и не имел глаз. Оба лопнули, словно перезрелые плоды, когда заразу Спирали выжгли из его плоти — а вместе с ней ложь, которой он жил прежде, как старую, так и новую.
Уже десять лет минуло с тех пор, и человек прошел долгий путь с момента своего очищения. Его взор, избавленный от посредников, стал честным, как и он сам. Исцеленный не мог видеть чужими глазами — таким трюком пользовался его враг, — но умел читать этот мир как никто другой, ведь тот служил его богу холстом.
«Кто-то только что пробудился, — разобрал человек. — Достаточно рассерженный, чтобы разбить оковы. Женщина? Девочка?»
— Кто ты? — спросил он. Его голос казался бормотанием опаленного трупа, но разносился даже сквозь шторм, бушующий вокруг него. — Где ты?
Кроме обугленного, но прочного комбинезона, от прошлой жизни у него осталось лишь имя: Гхарз. В мире, где все было определено — и проклято — именами, исполненными значений, где каждый Шпиль был связан с добродетелью, которой никогда не будет достоин, человек цеплялся за прозвище, которое имело значение лишь для него самого. Разумеется, братья Опаленного Кредо выдумали другие, более темные титулы для своего мессии — Слепой Паломник… Горящий Человек… Несущий Огонь — но им хватало ума не называть его так в лицо. Для него правда всегда была сильнее любой сказки.
«Вигиланс» — прошептал он, когда расселины потемнели.
Гхарз встал, скрипя сочленениями прорезиненного комбинезона, и выпрямился. Он всегда был рослым человеком, чуть-чуть не дотягивая до семи футов росту, с мускулами, выпестованными за сорок лет, проведенных в шахтах на Искуплении, но его бог выковал из него нечто, выходящее далеко за пределы сил человеческих: укрепил кости и покрыл кожу чешуйками оникса, от которых рикошетили пули. Его волосы полностью сгорели, и на оголенной коже головы было выжжено клеймо в виде растопыренной пятерни, пальцы которой соединялись цепями. Маслянистый дым сочился из его рта и прижженных провалов на месте глаз, указывая на нестерпимый жар внутри. В перевязи за спиной он носил секиру, двуглавое лезвие которой высекли из обсидиана Мертвой Скалы, крепостью не уступавшего алмазу.
— Я освобожу тебя, друг, — пообещал он потерянной девочке.
Натянув на глазницы выпуклые очки, Гхарз спрыгнул с Мертвой Скалы и пролетел почти двадцать метров, отделявших его от равнины. Врезавшись в землю, он остался стоять прямо, едва заметив удар, который должен был расколоть ему спину. Восемнадцать Искупленных, его поклявшихся — на — огне товарищей, ждали на страже рядом с боевыми мотоциклами — они не двигались с тех пор, как их вождь отправился на священную гору. Некоторые из них были почти такими же гигантами, как и их лидер, вышедшими из того же промышленного ада, что и он, остальные же были просто потерянными из числа тех, кто возроптал и все проклял. Каждый из них выковал свою собственную броню (и даже Каэль смастерила себе одну), вплетая в ткань своих костюмов куски промышленного мусора и колючую проволоку со священным, пусть и неуклюжим тщанием. Их банда получилась пестрой, но их связывала озлобленность — нечто более прочное, чем даже кровь.