Алисса Вонг
Голодные дочери голодающих матерей
Мой кавалер (Гарви? Гарвард?) хвастает своей альма-матер и пентхаузом на Манхеттене, а я жую баснословно дорогую капусту кале и смотрю, как над ним вьются его гадкие мысли. Он смазлив, вот только в животе урчит и я так взвинчена, что слушаю вполуха. Сам Гарви ненамного старше меня, а вот шипастые мысли его со множеством сороконожьих ножек отливают жирным блеском древних обид, от них несёт гонором Лиги плюща.
— А какой вид на город сверху, из моей квартиры!.. — разливается он. Эти длинные тёмные гадины толсты, как его запястье с «ролексом», они карабкаются друг другу на спины. — На днях я поставил у западной стены джакузи и теперь любуюсь закатом, отмокая после спортзала.
Я отстранённо киваю. Куда занятнее то, что шипят сквозь зубы мысли над его головой.
Вот это с-сиськи, так и с-смял бы в ладонях. С-страсть люблю, когда они вот так вот торчат.
Выебу сучку так, что она весь остаток жизни будет ходить враскоряку.
Бр-р-р.
— Звучит захватывающе. — Отпив шампанского, я задумчиво взглядываю на гаврика сквозь накладные ресницы и надеюсь, что тусклый экран «айфона» не видно под скатертью. Он смертельно скучен, этот Гарви. Я опять лезу в «Тиндер» и листаю галерею потенциальных обеденных партнёров на следующую неделю.
Она на меня запала, под конец вечера она умолять будет…
Ох, скорей бы порезать её на кусочки.
Мои ресницы взлетают.
— Что?
Гарви смаргивает.
— Я говорю, Аргентина красивая страна.
Милаха. На кусочки и разложить по гостиной.
— Да. Конечно.
Кровь мощно приливает к голове. Со стороны, наверное, видно густой румянец.
У меня аж привстал. Ух, до чего я возбуждён.
Не ты один.
Я прячу «айфон» и включаю обаятельнейшую свою улыбку.
Официант приносит ещё одну бутылку шампанского и десертное меню, выжженное по дереву, но я его спроваживаю.
— Ужин просто чудо, — шепчу я и чмокаю Гарви в щёку, — но на десерт я хочу нечто иное…
Да-а-а, — пульсируют, волнуются мысли у него на плечах, — приведу сучку домой и вскрою сверху донизу, как пирожное-«корзинку».
Я ем пирожные несколько иначе, но чья бы корова мычала. В конце концов, от десерта я отказалась.
Он платит, улыбаясь от уха до уха. Хехехе, надрывно заходятся его мысли.
— Чему ты так рад? — с напускной робостью спрашиваю я.
— Тому, что у меня есть ты.
Такси? Как бы не так. У мудака своё место на парковке: прикатил на «Тесле». Кожаные кресла пахнут сладко, маслянисто. Я устраиваюсь поудобнее. Его мысли пачкают воздух, оставляя смрадные пятна, и голова эйфорически кружится. На пути к расхваленному пентхаузу (мы возле моста Куинсборо) я прошу Гарви на секунду притормозить.
Он досадливо морщится, но всё же паркуется в переулке. Я вылезаю и, шатко маневрируя на четырёхдюймовых шпильках среди окурков и мятых жестянок, добредаю до стены жилого дома, к мусорному баку, куда меня и рвёт кале с шампанским.
— Ты как? — окликает Гарви.
— Отлично, — бормочу я.
Никто не открывает окно полюбопытствовать.
Слышу шаги: Гарви идёт ко мне, да этак осторожненько, точно скрадывает пугливое животное.
Быть может, сейчас?
Да! Сейчас. Сейчас, пока сучка отвлеклась.
Но как же мой метод? Тут вряд ли удастся разложить её внутренности художественно, по всем пра…
Я прыгаю, вонзаю пальцы в его бока и жадно впиваюсь в рот. Гарви пытается крикнуть, но я проглатываю звук и запускаю внутрь язык. И там, сразу за зубами, нахожу искомое — мерзкие мысли, вязкие, как варёные сухожилия. Они воют, сопротивляются, но я их всасываю, и тело Гарви сотрясает дрожь. Он тихо подшмыгивает носом.
Таких жестоких грёз я ещё не пробовала. Налопавшись их от пуза, ощущаю себя отпетой декаденткой. А вот Гарви сдал, он едва шевелится. Сейчас, когда я высосала его темнейшую часть, он мне не соперник.
Они всегда слабее, чем себя мнят.
Вот он и обмяк. Я глотаю последнюю мысль, а моё тело уже меняется. Руки-ноги становятся длиннее и толще, грудная клетка раздаётся, распирая платье. Надо поспешить. Я скидываю одежду с привычной непринуждённостью. С тесным лифом выходит заминка, но вот и он стянут с набухающей под кожей мускулатуры.
Раздеть Гарви — тоже раз плюнуть. Руки дрожат, но бугрятся мышцами. Я застёгиваю на себе его рубашку, набрасываю куртку. Моя челюсть со скрипом копирует его челюсть, подушечки пальцев начисто меняют рисунок. Гарви настолько крупнее меня, что раздувшийся желудок, набитый кипящими мыслями, уже не так давит. Я сую снятое в сумку (звяк туфель о пустую стеклянную бутыль на дне) и перекидываю ремень сумки через широкое теперь плечо.