Аудитория наполняется возгласами согласия – публика ликует. Я представления не имею о том, что удалось пережить Цезарю за время моего отсутствия в столице. Но главное - то, что он не утерял себя – своей искры, которая зажигала других. И я переживаю чувство дежавю.
– Пит, а что ты скажешь насчет утраченной Огненной Китнисс? Разве тебе не хватает ее жаркого нрава?
Меня передергивает. Разве можно было думать о ней в плане секса? Я снова смотрю на нее: перепуганную, загнанную, холодную, словно окаменелую. Нехотя, кладу руку на ее талию. Скорей для того, чтобы успокоить ее, а не толпу.
– Мне кажется, она все еще с нами. Никто не посмеет отобрать у меня Сойку-пересмешницу.
Мне было жаль Китнисс. Было жаль даже Цезаря и всех остальных присутствующих. От приторно-сладкой речи выворачивает наизнанку, но это моя роль и от нее мне не сбежать. Не знаю, что думает по этому поводу Китнисс, и нравится ли ей эта ситуация так же как и мне, но отвращение и безразличие наполняют меня с каждой минутой все больше. В какой-то момент становится страшно: не сорвусь ли я в пропасть – к переродку?
Только бы не поцелуй.
– А как поживает Дистрикт-12 после восстания?
Наконец. Мы можем сменить тему.
– Довольно неплохо, особенно после того, как в дистрикте по указу Президента была введена новая, а теперь уже лидирующая отрасль промышленности – фармацевтика. От лица всех жителей Двенадцатого мы благодарим её за такой глобальный шаг в развитии нашего дистрикта, – воодушевленно отвечаю я.
– А что ты скажешь по поводу этого, Китнисс? Теперь, когда война завершена, тебе придется найти себе новый род занятий, отличный от спасения всего Панема?
– Я всегда была отличной охотницей, а теперь, когда ограждения не являются большой помехой, я вновь смогу заняться любимым делом, – улыбаясь широкой, отвратной улыбкой, говорит Китнисс.
– Миссис Эвердин не настаивает на том, чтобы дочь пошла по ее стопам? – не унимается телеведущий.
Кажется, на этот раз Фликерман затронул слишком щепетильную тему разговора.
– Я думаю, мама поддержит любое мое решение, – ее голос, в подтверждение моих догадок, дрогнул.
Моя рука по-прежнему на ее талии. Свет ослепляет. По залу носятся вихри перешептываний. Рубашка, застегнутая на все пуговицы, до невозможности давит. Все это раздражает и выводит меня из себя. Нужно начать считать. И я начинаю, стараясь не обращать на окружающих никакого внимания.
Я вдыхаю слишком глубоко. В зале царит жара, смешанная с тысячью разных отвратных запахов. Одеколоны, туалетная вода, тошнотворные женские духи. Неужели Койн не запретила это? Не считается ли употребление подобной продукциии расточительством? Дышать невообразимо трудно.
Слабый вдох. И еще одна волна тошноты. Запах усиливается. Голова ходит ходуном, но я продолжаю улыбаться.
Выдох приходит запоздало. Но когда я вдыхаю в следующий раз, в нос забивается сладкий, свежий запах Луговины. Перед глазами встают леса, в которых я был лишь однажды. Зеленые листья в закатной бирюзе. Доверчивые серые глаза, глядящие с насмешкой. Свежесть. Свобода духа. Бесконечно теплое счастье, разливающееся по коже.
Я вдыхаю снова. Жадно, будто ребенок. И снова окунаюсь в сказочный мир Двенадцатого. Смог бы я когда-либо еще насладится им? Луговина – спокойствие. Луговина – место моего минутного, но безбрежного счастья. Но все меняется, когда я понимаю от кого исходит дух леса.
Лицо Китнисс изменилось. Вытянулось, сделалось грубым. Ее губы вздрагивают, она нервно теребит подол платья, в надежде найти покой.
Но когда она начинает говорить, я все понимаю.
– Она не должна была умирать. Прим была для меня самой жизнью. И пусть виновных уже не наказать. Я знаю, что она бы не хотела, чтобы я поддавалась ненависти. Мы все ослеплены и движимы одной только ею. Но это - не искупление…
Она переводит дыхание. Еще крепче сжимает мою ладонь. Теперь я даже дышать боюсь.
– Отбирать жизни – и чем мы лучше тех, кто отнял у нас родных? Мой отец однажды сказал мне: «Нельзя разделять мир на черное и белое». И он был прав. Ведь так или иначе они все отдали жизнь ради того, чтобы исправить ошибки прошлого. Кто давал нам право решать, кому жить, а кому отправляться на Арену? И вы готовы стать убийцами? Пусть даже будет один, едва живой, победитель – исцелится только его тело. Душа останется с кошмарами, которые творятся среди того ада. Вы видели эту боль! Как я или Пит, Джоанна или Энобария, Вайресс или Бити, Рута или Цеп отдавали жизни ради зрителей, и вы готовы стать одними из них?
Ее стальной голос движим верой и уверенностью. Я чувствую, как ее слова отзываются во мне диким вихрем эмоций, в котором нет места ненависти. Я смотрю на нее и вижу не Огненную девушку, не символ восстания, а храбрую Китнисс Эвердин, которая однажды спасла мне жизнь.
Однажды?
Я молчу. Чувствую, как бешено стучит пульс в ее венах. Она больше не дрожит. Не боится. Не сомневается. Уверенно смотрит в толпу, будто готова кинуться в самую гущу. Глаза стали блестеть, но не от надуманной радости, а от самопожертвования, гордости, от воспоминаний, которые так часто являлись ко мне самому.
Цезарь резко обрывает наше интервью. Мы коротко прощаемся, но зал не забыл обиду, и потому, когда мы встаем, я слышу нервный оклик из толпы:
«Мы верили тебе, Сойка!»
И я стараюсь увести Китнисс. Спрятать ее от всеобщей ненависти, но она разжимает руку, оборачивается к толпе и горько усмехается:
– А я верила в вас.
Воспоминание обрывается. Что-то происходит со мной. Странное, выворачивающее наизнанку. Ко мне приходит горькое понимание. В одно мгновение оно обрушивается на меня. Все то время, пока Китнисс вызывала во мне одно только отвращение - я был одержим. Все чувства, мысли, слабости, поступки – все то дело рук переродка. Я ненавидел ее, но при этом жил нею. Я находил ее отвратной, но в тоже время искал в ней свой покой.
В пустоту моего сознания врывается странный клацающий звук. Рой чьих-то голосов. Сон ли это? Воспоминание? Я не сразу пойму где реальность.
Яркий свет. Не сразу прихожу в себя. Сон оказался слишком долгим. Наконец, я слышу голоса:
– Пит, ты слышишь меня?
Рой голосов сливается в один. Кто-то знакомый. Хорошо знакомый.
– Пит, слышишь ты меня или нет? Очнись, парень!
Меня встряхивают. Несколько раз. Затем, снова и снова. Свет становится все ярче.
– Пит, ты был прав, слышишь?
Вспышка… Вспышка. Я должен был быть прав. Должен. Свет невыносим. Выжигает глаза до боли, но я по-прежнему без сознания.
– Пит. Ты был прав, ясно?
Гейл?
– Мы знаем где они, Пит. Мы нашли их.
========== Глава 35 : Ослепленный ==========
Комментарий к Глава 35 : Ослепленный
Дорогие Читатели, прошу заметить, что главу можно читать под музыкальное сопровождение, которое вы сможете найти здесь: https://vk.com/gromova_asya_writer . Там же, можно найти информацию о главах, превью, расписание выхода новых частей, а так же я с радостью отвечу на любые ваши вопросы и выслушаю все ваши предложения.
С любовью, Громова.
Привычно видеть Гейла в обмундировании главнокомандующего. В руках у него клацает затвор автомата, на лице написана уверенность, а в глазах пылает всепоглощающий огонь предвкушения. Двери лифта разъезжаются в стороны с привычным писком. Я шагаю вслед за Гейлом в полутьму помещения. Напарник Китнисс выглядит так, словно готов разорвать любого на своем пути, но только ненависть и жестокость не вернут нам погибших, а лишние опрометчивые жертвы нам не к чему. Потому я и остаюсь в тени, следуя за ним в ангар «Сойкиного гнезда».
Вопрос вертится на языке, но я не смею задать его. «Расскажу по пути» – оборвал меня Гейл еще в медицинском центре Логова, а ведь вопросов у меня было не мало. Как насчет того, каким образом я – накачанный морфлингом, отчаявшийся и лишенный рассудка – разглядел в кадре то, что помогло отыскать Китнисс? И помогло ли это вообще? А что насчет остальных? Почему с нами нет Джонатана и Пэйлор? Кто станет координатором нашей операции? И почему местонахождение арены до сих пор засекречено?