"Я ещё не готов". Конечно, такой ответ вызывал новый поток угроз и увещеваний.
Покончив с отчётами по соревнованию, собрание переходило к следующему вопросу повестки дня: индивидуальным рапортам. Каждый член нашей сотни вызывался собранием и давал ответы на вопросы, почему он ещё не вступил в колхоз, и как скоро он собирается это сделать.
Эти собрания обычно растягивались на всю ночь, а в воскресенье занимали весь день. Голодные и замученные жители села безропотно слушали и отвечали на многочисленные вопросы, но твёрдо стояли на своей позиции. Ничто не могло заставить их сдвинуться с этой позиции. По крайней мере, так они сами думали.
Но и коммунисты не были настроены сдавать свои позиции. Они вели настоящую войну и прекрасно осознавали, что там, где одна тактика терпит поражение, можно применить другую. Так и произошло.
В конце февраля – начале марта 1930 года представители власти, оценив ситуацию, перераспределили свои силы, задумывая новую тактику нападения, завершившуюся мощным ударом.
Однажды в воскресенье мы узнали, что за исключением товарищей
Хижняка, Хоменко и Иуды, сняты с должностей все руководители подразделений (Сотни, Десяток и Пятёрок). Те руководители, чьи подчинённые не были признаны на собрании в числе лидеров, переводились на работу в соседние деревни. Одновременно из близлежащих деревень и городов к нам прибыли новые должностные лица.
Попав в незнакомые условия, они проявили большую агрессивность.
Примерно в это же время местные партийные стратеги внедрили новую тактику, которую мы прозвали "собаки грызут друг друга". Тем крестьянам, кого раньше заклеймили кулаками и подвергли гонениям теми или иными способами, и которые продолжали проживать в нашем селе, было возвращено доброе имя, и местное партийное начальство вовлекало их в свою активную работу. Эта тактика даже превзошла все ожидания представителей власти. Крестьянам внушили, что они заслуживают расстрела, но теперь им давалась возможность загладить свою вину. Поэтому они должны помочь партии и правительству в проведении всеобщей коллективизации. Конечно, если они смогут доказать своё рвение, их тоже примут в колхоз. И так называемые
"кулаки" стали самыми преданными активистами, и в стремление продемонстрировать свою преданность они превратились в безжалостных исполнителей партийной политики.
Более того, поскольку сами они были крестьянами, то, прекрасно зная крестьянскую психологию своих односельчан, они нашли самые удачные способы и средства по воздействию на крестьянскую массу в соответствии с коммунистическими политикой и требованиями.
ГЛАВА 7.
Я плохо помню своего отца, поскольку, когда он умер в 1919 году, мне было всего три года. Но мне запомнились его похороны. Рядом с его гробом стоял красноармеец. На нём была красная шапка, а в руках он держал огромную винтовку со штыком. Охранник застыл как истукан, словно гранитная статуя, глядя прямо перед собой в пустое пространство. Позже мне рассказали, что если кто-то пытался приблизиться к гробу и поднять крышку, то в охранник приходил в движение, перегораживал путь винтовкой и с угрозой произносил иностранные слова. Мой брат сказал, что этот и другие красноармейцы вообще не разговаривали ни на украинском, ни на русском языке.
В тот день много незнакомых людей было вокруг нашего дома. Я помню, что они были вооружены и в красных шапках и форме, и что они приехали верхом.
Тело моего отца лежало на скамье под иконами в восточном углу избы. Я помню, как мы, его дети – мой шестилетний брат, мой младший брат и сам я – были подведены к гробу, чтобы с ним проститься. Хотя я не мог видеть своего отца, поскольку гроб был закрыт, мне велели попрощаться и поцеловать его. Кто-то поднял меня, и я запомнил, как мои губы коснулись того места на крышке гроба, под которым должно было находиться лицо отца. Я так же помню, что моя мама и другие люди – родственники и соседи – причитали и горевали. Но я не плакал.
Эти незнакомые люди в красных шапках, форме, при оружии и на лошадях заинтересовали меня намного больше, чем умерший отец.
Со временем, по мере того, как я становился старше, эта сцена неоднократно всплывала в памяти, возбуждая любопытство. Мне хотелось узнать, что же происходило в тот день, но мама всегда старалась избегать моих вопросов. Они говорила, что отец умер, но она никогда не рассказывала, как он умер.
Так продолжалось до одного вечера, когда мы вернулись с очередного митинга домой, на котором кулаки были объявлены "врагами народа", и мама решила рассказать нам правду.
Хозяйство нашего отца едва ли было достаточно крупным, чтобы прокормить большую семью и выплачивать постоянно увеличивающиеся налоги. Ему принадлежало только около шести гектаров пашни. В хозяйстве имелись одна лошадь, одна корова, несколько свиней и немного домашней птицы. Он никогда не нанимал батраков, потому что в них не было необходимости. Он всё делал сам, и ему это нравилось.
Иногда он сам нанимался к другим крестьянам или уходил осенью и зимой на заработки в город.
Тем не менее, в его хозяйстве царил полный порядок. Выросший на вековых традициях деревенского люда, он стал трудолюбивым и энергичным крестьянином. Его маленькое хозяйство служило образцом для многих наших соседей. Он так успешно вёл своё хозяйство, что оказался способным даже продавать излишки некоторых сортов свежих фруктов и овощей на рынках соседних селений.
Отработав всю неделю у себя в хозяйстве, в воскресенье он нагружал телегу различными сельскохозяйственными продуктами и отправлялся на рынок. Таким образом, путём жесткой экономии и изнурительного труда, ему удалось скопить достаточно денег, чтобы выстроить дом и необходимые пристройки, свидетельствующие о его некотором достатке.
Вместе с тем, изменилось и его социальное положение. Он стал одним из наиболее уважаемых жителей села, и поэтому был избран сельским главой незадолго до Коммунистической революции. Эта позиция была почётной, поскольку он не получал жалованья от государства, но она стоила ему жизни.
Однажды в 1919 году, спустя несколько дней после очередной оккупации Украины коммунистами, мой отец был арестован и посажен в тюрьму. Его обвинили в пособничестве старому режиму, привесили ярлыки "эксплуататор бедноты" и "буржуй".
Всё это произошло так быстро и неожиданно, что мама скорее была удивлена, чем напугана. Она знала, что никто не вправе причинить её мужу вреда, хорошему человеку, верующему и честному, который всю жизнь трудился и всегда был готов оказать помощь другим. Моя мама была уверена, что судьи скоро разберутся и поймут, что он за человек, и освободят его.
Но этого не случилось. На следующий день, когда она отправилась навестить отца, её объявили, что он уже мёртв. Глубоко скорбя, она, тем не менее, прежде всего, подумала, как добиться выдачи из тюрьмы тела отца и организовать похороны. Её удалось всё это проделать. По непонятным причинам, тюремщики разрешили взять тело домой, но при строгом условии, что оно не будет выставлено на всеобщее обозрение.
Гроб должен был оставаться всё время закрытым.
У мамы не было другого выбора. Тело было перевезено домой в сопровождении небольшого отряда красноармейцев.
Пока мама рассказывала всё это, она оставалась, как обычно, спокойной и сдержанной. Она вообще была необычным человеком, и я редко видел её плачущей. В те ужасные годы, оставшись одна после смерти отца, она работала в поле, пахала землю и убирала урожай. Она ходила за домашними животными, управлялась с хозяйством и с любовью заботилась о нас. За все эти годы мы не слышали от неё жалоб.
Наоборот, она казалась счастливой и весёлой. Она убеждала нас расти честными и хорошо учиться. Вместе с нами она смеялась и читала молитвы, но, оставшись наедине с собой, становилась грустной и меланхоличной.