Хлебозаготовительная комиссия подозревала, что он всего лишь "прячет хлеб". Но нашего соседа так просто нельзя было запугать.
– Как хотите, – произнёс он спокойно, к полному удивлению членов комиссии. – Я готов. Давайте приступайте.
И он направился в сторону сада. Затем ему завязали глаза и в последний раз потребовали сдать хлеб. Он ответил, что ему нечего сдавать. Товарищ Тысячник Лившиц взвёл наган и выстрелил над головой нашего соседа. Потом повязку с глаз сняли и снова спросили о хлебе.
Ответ оказался прежним. Снова завязали глаза, и снова пуля прозвенела над головой, но человек оставался непреклонным. Теперь смех уполномоченных сменился на ярость. Не добившись ничего на этот раз, они ушли, пообещав вернуться и проучить его "по-настоящему".
То, что когда-то считалось "налогом", затем "хлебом, собранным в пользу государства", а позже "изъятием хлеба для построения социалистического общества", теперь стало просто ограблением. Не связанные никакими ограничениями, уполномоченные день и ночь обходили крестьянские хаты в поисках "утаенного хлеба". Каждый член комиссии являлся специалистом своего рода. Например, члены комиссии, ответственные за поиски зерна на земле носили с собой специальные заострённые палки. Этим заострённым концом пронизывались стога или сено, возимое на телегах, а также соломенная крыша крестьянских хат.
Комиссия обыскивала всё: они пробивали дыры в подсобных постройках, копали в садах и на задних дворах, просверливали глиняный пол в хатах. Они искали под кроватями, осматривали погреба и кладовые. Они никогда не забывали заглянуть в печь, проверить все полки, бочки и дымоход. Они замеряли толщину стен и искали полости, в которых могло быть спрятано зерно. Иногда они полностью сносили подозрительную стену или частично разбирали печи. Они переворачивали всё: даже детские колыбели и самих маленьких детей, не говоря о том, что каждый взрослый подвергался обыску с ног до головы. Они искали
"утаенное зерно" под одеждой мужчин и женщин. Конфисковали всё, что они находили, в любом количестве. Даже маленькая баночка с семенами, предназначенными для посадки на следующий год, отбиралась, а хозяев обвиняли в утаивании от государства продуктов питания.
Однажды комиссия пришла к нам и привела с собой лошадь. Мы недоумевали, зачем. "Специалист по поиску" обвёл лошадь вокруг нашего двора. Сначала мы не поняли причины этой церемонии. Позже мы узнали, что лошадь, считалось, не наступит на прикрытую яму, лошадь непременно остановится перед ямой или перепрыгнет через неё. Это станет сигналом для членов комиссии, чтобы схватить лопаты и откапывать спрятанное в яме зерно. К счастью, у нас не оказалось прикрытой ямы.
К концу 1932 года мы часто задумывались, почему нас продолжают по-прежнему обыскивать. Всё оказалось очень просто: поскольку мы ещё оставались живыми, значит, мы чем-то питались. Мы не выполнили план по сдаче зерна государству, мы утверждали, что у нас ничего не осталось. Но ещё жили! Отсюда вывод: крестьяне имеют пищевые продукты, но где? Где-то они их прячут. Уполномоченные считали, что не справились со своей задачей в поисках спрятанного ценного продовольствия. Они недоумевали, злились и становились всё более раздражительными и грубыми по отношению к нам.
За нами, крестьянами, следили день и ночь. Нас предупредили, например, что установлено наблюдение за каждой мельницей. Те, кто намеревался перемолоть в муку немного зерна, могли быть уверены, что комиссия появится у них на дому ещё до того, как они сами вернуться с мельницы. Но такие случаи были редкими, потому что в то время зерна ни у кого не осталось. Сельские мельницы пустовали.
Кроме пшеницы и ржи на Украине ещё применяли в пищу пшено и гречиху. Каждая семья имела ступку, хитроумное приспособление, выдолбленное из дерева, в которой зёрна отделяли от шелухи. Однажды, где-то в конце ноября 1932 года, объявили, что все ступки по распоряжению товарища Тысячника должны быть уничтожены. Последующие дни стали свидетелями бессмысленного разрушения. Члены комиссии, вооружившись топорами, переходили от одной хаты к другой и разрубали ступки в щепки, даже не объясняя причины. Те, у кого ещё оставались пшено или гречка, должны были найти новый способ, как отделить зерна от шелухи.
Дымок, вившийся из трубы над соломенной крышей, мог стать поводом для больших проблем, потому что это являлось надёжным сигналом, что семья готовится сесть за стол. Начальство приказало своим людям следить за соломенными крышами. В нашей Сотне, например, официально был назначен наблюдатель за дымом. Его обязанность состояла в том, чтобы днём и ночью обозревать крыши ста хат и информировать
Тысячников о каждом случае появления дымка из печной трубы. Особенно тщательно следили за жильём тех крестьян, которых подозревали в
"укрывании хлеба". Как только из трубы начинал виться печной дымок, уполномоченные без промедления объявлялись на пороге. Если в этот момент варилась каша, хозяина дома подвергали длительному допросу и всё жилище обыскивали. Использование зерна до того, как колхоз завершит выполнение плана по сдаче хлеба государству, считалось противозаконным и сурово наказывалось. А поскольку наш колхоз плана ещё не выполнил, то мы, приготовляя и употребляя в пищу любые зерновые, тем самым "злоупотребляли социалистической собственностью в личных целях". Даже мизерные количества зерна должно быть отдано государству.
Хата, над крышей которой курился печной дымок, ещё являлась приманкой для воров. В то время все кражи были нацелены только на еду, сырую или приготовленную. Часто из-за двух картофелин или горшочка каши совершались жестокие преступления.
Существовал ещё один способ выявления утаенного хлеба и других сельскохозяйственных продуктов: крестьянина арестовывали и помещали в тюрьму. Как я уже отмечал, содержавшиеся в тюрьме не снабжались едой, передачи им приносила семья. Одного из Тысячников осенила гениальная идея: а что, если подозреваемого в укрытии зерна посадить в тюрьму и посмотреть, что будет происходить? Эту идею с радостью приняли, и вскоре началась череда арестов без видимых причин. Аресты производились для того, чтобы проследить, какую передачу из дома будет носить семья арестованному. Но хитрая ловушка успехов не принесла. На селе не осталось еды. Сам факт передачи поставил бы всю семью под удар. Поэтому никто не хотел рисковать, даже если дело касалось родного отца.
В ноябре1932 года жители нашего села испытывали такие же лишения, как и в самые голодные дни весны. Тогда люди переносили неслыханные страдания, но всё же оставалась надежда: впереди была весна, и мы все молили бога, чтобы нового урожая нам хватило до следующего лета.
Ситуация осенью стала другой. Урожай 1932 года был хороший, но государство отобрало всё до последнего зёрнышка. Колхозников оставили без хлеба, за исключением того мизерного количества, которое они получили в качестве зарплаты за работу в колхозе. К концу ноября закончились все запасы. У нас не было еды, и мы были лишены денег, чтобы что-либо купить. Сушеные лесные ягоды, съедобные корни, капуста и тыква, свёкла, кое-какие фрукты уже были съедены.
Надежды на получение дополнительного продовольствия не было. Впереди нас ожидала суровая зима со своими морозами и снегопадами, которые, как мы знали, будут длиться до марта или даже дольше. Снова, как прошедшей весной, толпы нищих потянулись по деревням, умоляя спасти их от голодной смерти. Они довольствовались корочкой хлеба, любыми остатками, картофельной шелухой и отбросами. Как и раньше, можно было увидеть одетых в лохмотья, исхудалых людей, копошащихся на колхозном поле с надеждой отрыть в земле оставшуюся картошку. И снова, голодные крестьяне, словно ходячие скелеты, бродили по лесам и вдоль рек в поисках чего-нибудь съедобного. И опять многие колхозники подавались в города и на железнодорожные станции, чтобы выпросить у горожан и проезжающих что-нибудь поесть.
По сравнению с односельчанами моя семья и я сам находились в лучшем положении, чтобы пережить зиму. Наученные горьким опытом прошлой весны, мы сделали кое-какие заготовки. Главное, надо было это надёжно упрятать от всевидящего ока уполномоченных. Трудно было их перехитрить, но стремление остаться в живых научило нас быть изобретательными.