Это была типичная речь, которую мы не раз слышали из уст партийцев. Он процитировал всех отцов коммунизма и рассказал обо всех революциях, свершившихся со времён Адама и Евы. Он описал невыносимую жизнь крестьянства в буржуазных странах, и подчеркнул, как безжалостно они эксплуатировались "акулами капитализма".
Затем, изменив тон, он заговорил о счастливой жизни в Советском
Союзе. Рай существовал только в Советском Союзе, настоящий рай на земле.
"Возможно ли, чтобы подобный митинг проводился где-нибудь ещё в мире, в какой-нибудь капиталистической стране?", – горестно спросил он. И сам же поспешно ответил: "Нет! И ещё раз нет! Там крестьяне не имеют такой свободы как вы. Они лишены этого права. Они даже не имеют возможности проводить подобные митинги…".
Его риторическая истерия продолжалась. Несколько раз он повторялся. Только после того, как были упомянуты все части света и заклеймены "империалистические акулы", он закончил своё выступление, призвав крестьян вступить в колхоз. При этом он не забыл предупредить, что среди нас было много кулаков.
"Кулаки – это наши враги! – прокричал он. – И мы должны уничтожить их как социальный класс. Этим акулам нет места среди миролюбивых рыб". Затем он описал кулаков как дьявольских пособников капиталистов, готовящих нанести удар по Советской власти.
"Долой их всех! – заорал он. – Долой каждого кулака! Долой каждого члена кулацкой семьи!".
После того, как он выкрикнул эти лозунги, все стоявшие на трибуне, солдаты, милиционеры и дети громко захлопали.
Но крестьяне только молча переглядывались и не аплодировали.
Хлопанье в ладоши в знак согласия и воодушевления стало новомодной городской традицией, но мы, крестьяне, воздержались от такого проявления энтузиазма.
Видя такую реакцию, представители власти замешкались, но ситуацию спас комиссар ГПУ. Как только стихли аплодисменты, он вышел вперёд и занял место предыдущего оратора. Он говорил простым и ясным языком.
"Товарищи! – начал он, глядя поверх крестьян ледяным взором. -
Товарищи! Так приятно было выслушать замечательную и правдивую речь нашего дорогого товарища комиссара. Но ужасно видеть, что высоко патриотичные слова нашего уважаемого комиссара игнорируются и бойкотируются врагами народа".
Крестьяне с чувством надвигающейся беды тревожно переглядывались друг с другом. Комиссар, выдержав паузу, продолжал: "Происходящее сейчас является лучшим подтверждением присутствия среди собравшихся врагов народа. Товарищ комиссар говорил от имени и по поручению наших любимых Коммунистической партии и народного правительства. Он говорил от имени всеми нами любимого вождя, товарища…". Гром аплодисментов прервал его выступление. Он замолчал. Аплодисменты продолжали усиливаться. На этот раз крестьяне энергично захлопали.
Они очень хорошо его поняли. Как только всё стихло, комиссар продолжил: "Товарищи! Слова предыдущего оратора – это слова партии…". Кто-то опять начал аплодировать, но комиссар не обратил на это внимания и стал говорить дальше: "Но, товарищи, вы встретили эти слова молчанием, а, значит – с оппозицией". Он выдержал паузу.
"Для меня, как комиссара ГПУ, это означает, что среди вас находятся враги народа – кулаки – эти капиталистические элементы, которые не сочувствуют сказанным словам. Они желают видеть товарища комиссара вздёрнутым на верёвке, а не поддерживать его речь радостными аплодисментами".
Оценивая эффект произнесённых слов на слушателей, он остановился на несколько минут, оглядывая собравшихся. Затем стал угрожать, говоря сквозь зубы: "Мы возьмём быка за рога. Я вынужден предупредить вас, что даже самое незначительное сопротивление нашим любимым партии и народному правительству будет безжалостно подавлено. Мы раздавим вас как мерзкого червяка!".
Этими словами он закончил своё выступление. Громкие аплодисменты разнеслись по площади. Крестьяне, виновато оглядываясь вокруг себя, быстро били в ладоши, и вдруг всё стихло.
Крестьяне смотрели на платформу. Прямо перед ними, на развалинах церкви, они увидели направленный в их сторону пулемёт. Вокруг площади в полной боевой готовности стояли солдаты.
Тишина была нарушена председателем сельсовета, объявившим следующего оратора. Один за другим выступили все собравшиеся на платформе. В их числе оказались даже несколько крестьян, большинство из которых являлись хорошо известными членами комнезёма и активными сторонниками коммунистического режима у нас на селе.
Но мы уже не слушали. Мы механически хлопали в ладоши после каждой произнесённой речи, уже не вникая в суть сказанного. Представители власти ясно дали понять, что жители села должны стать колхозниками, иначе их ждала ссылка в Сибирь. Они говорили об уничтожении кулака так, как будто речь шла о сельскохозяйственном паразите или заразном животном. Они утверждали, что мы тоже должны принять участие в их ликвидации. Нас не учили, как это делать, но нам дали понять, что все средства будут хороши.
Хотя в то время я и был ещё мальчишкой, но после каждого выступления я задавался вопросами. Кто такие кулаки? Кого можно считать кулаками? Я спрашивал сам себя: принадлежит ли наш сосед к кулакам? А моя собственная семья и родственники? Мы тоже кулаки?
Кто-то прокричал: "Что значит кулак?". Партийный комиссар ответил:
"Кулак – это эксплуататор бедняков. Это пережиток прошлого, и поэтому они подлежат уничтожению. Кулаками считаются и те, кто не принимает политику партии и правительства. Их тоже следует уничтожить". Такое объяснение позволяло любого заклеймить кулаком.
В то время как зимнее солнце садилось за церковными руинами, товарищ Цейтлин внёс предложение послать от имени жителей села телеграмму в Центральный Комитет Коммунистической партии и
Советскому правительству с выражением глубокой признательности за процветающую и счастливую жизнь жителей советской деревни, и в частности – за внедрение коллективного хозяйства. Как и на собрании
Сотни здесь поднялся только один вопрос: "Кто против?". Поскольку никто не решился высказаться против, телеграмму одобрили единодушно.
Когда аплодисменты закончились, ведущий собрание зачитал неизбежное итоговое решение. Оно гласило, что крестьяне счастливы вступить в колхоз, и что они обещают партии и правительству коллективизацию села к Первомайским праздникам. И опять, поскольку никто не возражал, резолюция собрания была принята, и митинг окончен.
ГЛАВА 6.
Иван Хижняк был председателем хлебозаготовительной комиссии первой
Сотни. Когда-то он жил по соседству с нами. Товарищу Хижняку было около сорока лет, он имел крепкое телосложение, был небольшого роста и почти не владел грамотой. Лицо, покрытое глубокими морщинами; густые, вечно грязные светлые волосы и холодные, тускло-зелёные глаза, полуприкрытые тяжёлыми веками, и колючие ресницы придавали ему сходство со свиньёй.
Таким был человек, стоявший во главе хлебозаготовительной комиссии нашей Сотни. Его физическая непривлекательность соответствовала уровню его ума и морали. Он был грубым, невежественным и озлобленным. А его манера разговора отличалась высокомерием и вульгарностью, он мог к месту вставить шаблонные фразы. Иногда он старался говорить на городской манер, которому нахватался где-то за время своего отсутствия, но и тогда его речь пестрела грязными ругательствами.
Когда началась Октябрьская революция, товарищ Хижняк оказался единственным коммунистом в нашем селе. Во время революции, как председатель Комитета Бедноты, он стал одним из самых активных и энергичных организаторов революционного местного управления. После революции он остался ярым сторонником коммунистической политики на селе. На самом деле, он приобрёл большую власть, и поэтому жестоко и бессердечно расправился со многими видными селянами.