– Обвиняемый затеял драку с вашим председателем, товарищем Хижняком?
– Да.
– Обвиняемый знал, что председатель и другие члены комиссии, включая вас, находились при исполнении служебного долга, представляя партию и правительства?
– Да.
Затем вызвали милиционера по поводу второго инцидента. Ему было предложено повернуться лицом к сидящим в клубе.
– Кто нанёс вам увечья? – прозвучал первый вопрос.
– Обвиняемый.
– Обвиняемый причинил вам физическую боль?
– Да.
– Он знал, что вы являетесь представителем государства?
– Да.
– Он вас ударил?
– Несколько раз.
Второй милиционер тоже давал свидетельские показания. Он также отвечал только "да" или "нет".
– Вы видели, как обвиняемый избивал милиционера?
– Да.
Когда в качестве свидетеля вызвали маму, она предстала перед судом спокойной и решительной. Товарищ Цейтлин предупредил её об ответственности за дачу ложных показаний, и что учитываться будут только ответы "да" или "нет".
– Перед тем, как я стану отвечать на ваши вопросы, мне хотелось бы знать, где я нахожусь: на партийной конференции или в суде? – спросила мама.
Это был неожиданный поворот событий, особенно – для товарища
Цейтлина. Это казалось неслыханным! Никто не осмеливался подвергать сомнению достоинство и мудрость партийного руководителя любого ранга. Мама, конечно, не осознавала, что, решившись задать такой вопрос, она тем самым невольно ухудшала положение Серёжки.
– Это суд, – поторопился ответить товарищ Цейтлин.
– В таком случае, почему я или кто-нибудь другой в этом деле дают ответы вам, партийному представителю, а не судье?
По залу пробежал гул возбуждения. Товарищ Цейтлин не заставил себя долго ждать, и его ответ оказался настолько же неожиданным, как и сам вопрос.
– Ввиду того, что я представляю партию и правительство, я также представляю и закон! – быстро произнёс он и повернулся к судьям, давая им распоряжение продолжать.
Но мама продолжала настаивать на своём, протестуя против несправедливого отношения к её сыну. Всё это время Серёжа сидел со связанными сзади руками, явно испытывая боль. В ответ на её попытку защитить сына, товарищ Цейтлин только рассмеялся. Он снова приказал маме отвечать "да" или "нет".
– Председатель Сотни был в вашем доме?
– Да.
– Ваш сын Сергей схватил за руку товарища Хижняка, когда тот выполнял государственное поручение в вашем доме?
– Но…
– Да или нет? – строго потребовал товарищ Цейтлин, с угрозой смотря на маму.
– Он схватил его за руку, но…
Но маме не позволили закончить. Товарищ Цейтлин повернулся к судьям и что-то сказал им. Тогда мама, чувствуя, что происходит, поднялась во весь рост и прокричала, что её сын только защищал её жизнь.
Но было уже поздно. Судья объявил, что суд имеет достаточно свидетельств, подтверждающих виновность обвиняемого. Затем он приказал маме покинуть трибуну. Она заплакала и кинулась обнимать
Серёжку, но милиционерам отдали приказ силой вывести её из театрализованного "зала суда".
После этого суд приступил к расширению обвинений против Серёжи.
Товарищ Цейтлин обозвал его контрреволюционером, врагом народа и потребовал передать его дело в вышестоящий суд и в органы
Госбезопасности. Всё было сделано так, как приказал товарищ Цейтлин.
Два милиционера под конвоем увели Серёжку из клуба. Это был последний раз, когда мы его видели. На следующее утро всех заключённых увезли из села. Ни один из них не вернулся.
Спустя два года мы получили письмо без подписи. Неизвестный автор сообщил, что Серёжа умер от побоев и истощения на строительстве
Беломорского канала.
ГЛАВА 10.
После ареста моего брата и моих дядей вместе с их семьями, жизнь повернулась к нам своей суровой и мрачной стороной. Мы почувствовали себя более одинокими и запуганными. Раньше мы всегда могли рассчитывать на поддержку моих дядей, а Серёжа, сильный и умный, фактически был главой нашей семьи. Теперь мы остались одни, совсем без родственников.
Но сельские власти никак не хотели оставить нас в покое. Мы постоянно ощущали их присутствие. Вечером и утром, днём или ночью, они всегда были с нами.
Мы постоянно должны были посещать собрания Сотен, Десяток и
Пятёрок, слушая бесконечные речи о преимуществах колхозного строя.
Нас постоянно досаждали назойливыми вопросами, почему мы не вступили в колхоз, какая у нас имелась собственность.
Визитам властей в наш дом не было конца. Хлебозаготовительная комиссия заявлялась к нам почти каждый день. Агитаторы осаждали нас одними и теми же рассказами о замечательной жизни в колхозах. Они ещё добавляли несколько слов о важности продовольственных поставок государству. Представитель Десятки заходил с уговорами стать членами колхоза, и, в противном случае, угрожал обвинить нас в саботаже. Он поспешно, стараясь остаться незамеченным, покидал наш дом, когда на пороге появлялся представитель Пятёрки с теми же уговорами. Со слезами на глазах этот "гость" жаловался, что если мы не вступим в колхоз, то его могут сослать в ссылку.
Затем наступала очередь пионеров. Власти распределяли между ними крестьянские дворы, и в их обязанности входило посещение этих дворов с целью пропаганды райской колхозной жизни. Следом за пионерами появлялись комсомольцы, а за ними – группа из Комнезама. Иногда заходили учителя или крестьяне соседних деревень. И так продолжалось без конца. Все они имели одну цель – загнать нас в колхоз и отобрать все продовольственные запасы.
Однажды днём в начале марта 1930 года маму вызвали в штаб нашей
Сотни. Товарищ Хижняк сидел за столом и поигрывал со своим наганом.
Он не поздоровался с нами и не предложил сесть.
Пока мы стояли перед ним, он, не торопясь и осторожно, разбирал наган. Затем он начал чистить его, протирая тряпкой. Мы продолжали стоять перед ним, не зная, что делать.
Время шло, и он приступил к сборке нагана. Вставив последний патрон, он, наконец, поднял голову и, улыбаясь, навёл наган на маму.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – Рад тебя видеть!
– Что вы от нас сегодня хотите? – спросила мама, игнорируя его наган и смех.
Странно, но она не испугалась. Не испытывал чувства страха и я.
После этого он стал серьёзным. Его морщинистое лицо исказилось ужасной гримасой. Казалось, этот вопрос его потряс. Он медленно положил наган на стол.
– Моё желание – это желание Коммунистической партии и Советского правительства! Это ясно? – заорал он.
– Да. Я в этом никогда не сомневалась, – ответила мама.
– А теперь, моя самая преданная советская гражданка, – произнёс он с сарказмом. – Я слышал, что вы ещё не вступили в колхоз. Не могу в это поверить.
На мгновение он замолчал, но как только мама захотела что-то сказать, он продолжил серьёзным тоном:
– Ты что, собралась объявить нам войну?
Затем он взял в руки наган и начал им поигрывать. Для начала он заглянул в дуло нагана. Потом он вынул эжектор и стал им ковыряться в ухе. Вскоре он вернул его на место и взглянул на нас.
– У нас есть это, – потряс он своим наганом. – А что есть у тебя?
И он опять засмеялся.
– Вот смеху-то! Ха-ха-ха! Она будет бороться! Ха-ха-ха!
Внезапно он замолчал и неподвижно уставился на наган, затем снова засмеялся. Он смеялся всё громче и громче. Вдруг он вскочил с места и, словно играя в русскую рулетку, вращая барабаном, приставил дуло к виску. Мы смотрели.
– Ха-ха-ха! – радостно рассмеялся он. – Хотите посмотреть, как я нажму на курок?
Мы молчали, что, вероятно, раздражало его, потому что он внезапно прекратил смеяться.
– Если ты сейчас же не вступишь в колхоз, – заорал он как сумасшедший. – Я застрелю тебя из моего нагана!
– Вместе с кем? – спокойно отозвалась мама.
Это окончательно вывело его из себя. Держа нас на прицеле нагана, он выбежал из-за стола и остановился напротив нас.
– Я убью тебя! – прорычал он.
И, словно в подтверждение своих слов, он начал палить по потолку.