Выбрать главу

Этими двумя линиями — тяготением к слиянию с коллективом, человечеством, современностью, пролетариатом, с одной стороны, — и индивидуализмом, эстетизмом, уходом в прошлое и порою щеголянием своей политической реакционностью, с другой, — и характеризуется творческий путь Н. М. Максимова. Тематика его при всем ее разнообразии может быть сведена к двум основным стержням — личному началу и началу коллективному. Борьба между ними, возобладание то одного, то другого, постоянное мятение — вот, что составляет сущность поэзии Н. М. Максимова. И то обстоятельство, что стихов своих он не печатал, не делал их достоянием даже самых близких людей, имело громадное значение в том смысле, что произведения его были абсолютно искренни, не зависели ни от каких цензур, ни от каких посторонних воздействий, и представляют собой поэтому документы высокой идеологической ценности, как ни относиться к направлению ее.

При внимательном, систематическом и многократном чтении стихов Н. М. Максимова, с соблюдением — в возможных пределах — хронологической последовательности их написания, развитие поэтического пути покойного поэта предстает, как длинная извилистая линия борьбы между индивидуальным, индетерминированным и исторически— неизбежным, детерминированным, а поэтому желанным, хотя и не родным.

Этот антагонизм можно проследить шаг за шагом на всем протяжении десятилетней поэтической деятельности покойного Н. М. Максимова.

После «космических» стихотворений 1918 г., насыщенных энергией, бодростью и патетикой борьбы, уже в следующем году в его поэзии появляются настроения пессимистические, безнадежные. В 1920 г. эти настроения получают особенно сильное выражение в стихотворении «Смерть», представляющем картины Петрограда той эпохи, в частности полуразрушенных крытых рынков на Сенной площади и затонувших барок на Обводном канале:

Смерть

На Сенной пустынной и странной Высятся остовы мастодонтов: Люди с них брани железную шкуру И ломали, кромсали их мясо. А на Обводном канале — Все глубже и глубже в зловонную и мутную воду Погружаются гниющие баржи И черные торчащие доски, Словно ребра обглоданных разрухой чудовищ.
Проходя по обезлюженным улицам, Я знаю только одну страшную мысль: Я знаю, что в темные волны, Все глубже и глубже, Как гниющие баржи на Обводном канале, Погрузятся и наши сознания.

1920

Эти внешние впечатления поэта переплетаются с его личными настроениями. Вместо прежней бодрой и жизнерадостной энергии, проникающей стихотворения 1918 г., в его стихах последующих лет появляются глубоко-скорбные и мрачные мотивы. В стихотворении «Ма bougie s'eteint» (1919) не чувствуется еще надрыва личного характера, но перевод этого стихотворения, относящийся к 1920 г., говорит уже о глубоко-интимном страдании и душевной муке.

Свеча гаснет

Мне грустно, друг… Повсюду смерть. Взгляни: мой огонек был ярок, И вот лишь черненькая жердь Поддерживает весь огарок.
Все счастье, видишь, сожжено, И смерть — одна лишь остается, Как вязко восковое дно Зелено-ржавого колодца.
Но перед тем как умереть, Огонь скорбит о доле тленной, И к меди ластится, но медь Недосягаема, надменна.
Еще вздохнул… В последний раз С последней мукой встрепенется… О, страшный миг! Сейчас, сейчас Он в бездне жадной захлебнется.

1920

В стихотворениях 1920–1921 гг. личные мотивы начинают занимать все больше и больше места. Но, параллельно с этим, наряду со стихотворениями, посвященными теме — «я» — возникает, как антитеза ее, тема — «вы». Прежний «космический» коллективизм исчезает как будто без остатка. Н. М. Максимов настойчиво противополагает себя пролетариату, как исторической категории. В этом смысле особенно важны стихотворения 1922 г.

Ты мнишь

Ты мнишь, что я — отравленный отравой Развенчанной, ненужной красоты, Но думаю, что я имею право Хоть радоваться, что доволен ты.
Самоуверенный, ты твердо знаешь Все то, чего не понимаю я, И ты без колебаний разрешаешь Все древние загадки бытия.
Ах, твой удел — и мудрость, и геройство, Мой нежный друг и мой суровый враг, Но праздность, это — злое свойство Таких, как я: безумцев и гуляк.

1922

Иногда он как будто пытается объяснить самому себе эволюцию, происшедшую с ним со времени «Железного космоса» и «Железной песни»; порою ему кажется, что прежние его ожидания обмануты, что вместо чаянной «всемирной весны», настала «зима истории».

Мечтал я о синей Всемирной весне, История стынет В морозной броне.
И все-таки нежность Мою берегу, Что словно подснежник На вашем снегу.

1922

Та же тема варьируется в стихотворении «Зима истории».

Зима истории сурова, Еще весны не пробил час, И тучность снежного покрова Еще отягощает глаз.
О, как противны мне сугробы Холодной косности и злобы! Ведь я веселый, я сквозной, Совсем как раннею весной Зеленоватый пух лесной.

1922

И современность, — по его тогдашней терминологии, «Зима истории» — заставляет уходящего в свое «я» поэта обращаться к прошлому, к его декоративной стороне, к пышности его зрелищ, к его ветшающей эстетике. «Отравленный отравой развенчанной, ненужной красоты», Н. М. Максимов охотно обращается к памятникам прежней культуры. В стихотворении «Екатерингоф» (1918) экскурс в область прошлого связан у него с некоторым усилием:

И не вспомнить без усилья Все величье прежних дней.

И несмотря на элегический тон, он все же не жалеет об этой ушедшей красоте:

Нет, о прежнем, пышном, гордом Здесь не вспомнить… ничего!

Но в дальнейшем это влечение к историческим мотивам, к художественным памятникам старины порождает у Н. М. Максимова ряд стихотворений, проникнутых большей симпатией к «развенчанной, ненужной красоте»: «Павловск» (1921), «Казанский собор» (1925), «С вышки Исаакиевского собора» (1925) и др.

И не только архитектурные памятники являются темой его стихов в этот период. Литературные, книжные образы усиленно привлекают внимание покойного поэта, на страницах его стихов встречаются «Сальери» (стр. 28), «Крез» (стр. 44), «Алхимик» (стр. 52), «Кремонский скрипач» (стр. 59), «Кин» (стр. 62) и др. Проблемы искусства постепенно образуют самостоятельный раздел, особую тему в поэтической продукции этих лет. Что такое искусство? — неоднократно задает он себе в эти годы вопрос. И два ответа дает он на поставленную задачу. С одной стороны, для него искусство — расчет, математика, формула, «оледенелость».