Выбрать главу

Их жизнь надменна и пуста…

А ты, поэт, мечтатель и повеса, В «сегодня» видел лишь врага, Гулял в веках и гущу их навеса, Как ветви, мягко раздвигал.
И пусть надменны силы тяготенья, И тихо катятся века, Но за оградой первого стремленья Даль осязательно близка.
И будет мир единой, стройной цели, Благие, мертвые сады, И для него в мечтах твоих созрели Железных мускулов плоды.
И музыке торжественного слова, И соловьям стальным внемли, И полюби грядущий рай плодовый, Созданье лучшее земли.

1925

Правда, в этом стихотворении «грядущий рай плодовый» представляется поэту, как «благие мертвые сады», «соловьи стальные» и т. д., но за всем тем он чувствует, что это будущее — «созданье лучшее земли». А эпиграф говорит уже о значительной переоценке прежних позиций. К этой теме, становящейся с того времени центральной, Н. М. Максимов возвращается неоднократно и начинает понимать, что очаровывавшее его искусство бессодержательно и мишурно и напоминает определенные моменты в природе:

Не наша ведь забота и вина, Не нами создано то время года, Когда, на крестный путь осуждена, Красой веселою блеснет природа.
И золото гнилое расцветет, И мы поймем: не может быть иначе, И мощный мир всю душу отдает За краткий миг болезненной удачи.

И от этого наблюдения над жизнью физической природы поэт тонко переключается в природу социальную:

Таков закон. Когда в осенней мгле История, когда мертво и пусто, — Всего нарядней и всего голей Бесплодное, но дивное искусство.

1927

Искусство, прежде волновавшее и потрясавшее, начинает утомлять его своей строгостью и оторванностью от человека, от теплоты человеческого коллектива:

А все-таки сегодня мы устали От этих слов, прекрасных, как черты На бронзовой аттической медали, И холода высокой красоты.
И не были огнем души согреты Чеканные канцоны и сонеты.

1925

И чем больше размышляет Н.М. Максимов над проблемами истории, над судьбою человека, тем глубже и упорнее растет в нем уверенность в непреложности исторического пути развития человечества.

Человек

В ночи времен так долго шел он, Первоначальный человек, И челюстью своей тяжелой Он перегрыз кремневый век.
Но вечный путь — его влеченье, И ширилась его тропа, От страха чудное леченье Он в черепе своем черпал.
И стал он мощный и ученый — Владыка моря и земли, И впечатлений новых челны Его свободнее влекли.
И в непрерывном водопаде Впадали воды вещих рек В просторы между узких впадин И поднимающихся век.
И миру лучшее начало, Познанье мощно расцвело, И вдохновенно просияло Большое, мудрое чело.

1925

Ставя в этом стихотворении проблему движущих причин прогресса человечества, Н. М. Максимов, подобно В. Брюсову в аналогичной «Оде человеку», дает ответ, далекий от всякой мистики и иррациональности.

Определив путь социального прогресса, проникнувшись, как говорит Б. М. Эйхенбаум, «чувством истории», Н. М. Максимов все больше и больше, все настойчивее — но не без колебаний[1] возвращается к исходному пункту своей поэтической линии — к приятию современности. Он знает, что современники правы, обращаясь в «Истории и современности» к художникам, тяготеющим к прошлому:

История и современность

Мы темные и буйные сыны Той матери, чье имя современность, А для нее — сомнительная ценность И ваши выдумки, и ваши сны,
И это кружево певучих строф — Ненужные развеянные крохи Нам чуждых песнотворческих пиров, Наследие забытых мастеров, Последний луч отверженной эпохи.

Поэт смело говорит:

Я знаю, что век мой — великий, Что он закалился в бою —

С историей можно ль лукавить?

— спрашивает он, и, хотя и чувствует себя чужим на «победном пиру», но с удовлетворением признается, что

Музыку века подслушать Нам все-таки было дано.

Конечно, не без колебаний и шатаний идет по этому пути Н. М. Максимов. Наряду с признанием современности, как исторической необходимости, поэта в эти годы (1926–1927) привлекает безмятежная, в его представлении, Эллада.

Мне вашего знанья не надо: Ведь скучно оно и мертво, И детское счастье Эллады Мне нравится больше всего.

В другом стихотворении он пишет, обращаясь к неназываемому лицу:

Мне счастья лучшего не надо, Когда ты говоришь со мной, А в голубых глазах покой Возлюбленной моей Эллады.

И все же, посвятив Элладе целый цикл стихов, он, не обинуясь, пишет:

Трагические древние герои, Напыщенность — вот роковой удел, И я с недоумением смотрел В кинематографе «Паденье Трои».
Но темы я не знаю благодарней, Чем эти, доблестью не хуже тех, Но любящие семечки и смех, Растрепанные, радостные парни.

1926

Постепенно Н.М. Максимов начинает ощущать трагизм и величье современности, в которой прежде ему казалось «мертво и пусто»; он берет на себя миссию апологета и интерпретатора будущего:

Стальное солнце

Твои слова медлительно-важны: «Пусть уверяют, — нам-то что за дело! А солнце все-таки еще не потускнело, О, солнце дивной, стройной старины!
И творчества оно еще достойно». Но возразить тебе, мой друг, позволь. И сквозь неумолкаемую боль Наш век поет о солнечном и стройном,
вернуться

1

Ср. стихотворение «Мой голос».