Казанский собор
Где тротуар за длинной цепью
И неожиданный простор,
И где зовет к великолепью
Огромный сумрачный собор,
Я столько раз стоял взволнован
Его спокойной простотой,
И вереницей дум окован —
Окаменелый и немой.
О, если б и мои творенья,
Созданья ветреной мечты,
Умел бы я слагать, как звенья,
И камни вечной красоты!
Сальери
Я с каждым днем безмолвней и суровей,
Что ж, есть во мне биенье жадной крови,
Но музыкой она не потечет.
И я таю в заученном размере —
(О, ремесло и головной расчет)
Глубокую трагедию Сальери.
«Играют вечерние дымы…»
Играют вечерние дымы,
Пылают костры на снегу,
Где ты, что была мной любима?
Я имя твое берегу.
И дни мои — пламень и дымы
Легки, и со мной благодать:
Твое белоснежное имя
До смертных часов повторять.
«Все мы дети. Что мы знаем?..»
Все мы дети. Что мы знаем?
Простодушно мы играем,
Коротаем жизнь свою
В нами созданном раю.
А потом, когда напрасны
И веселье, и игра, —
Скажет смерть с улыбкой ясной:
«Успокоиться пора».
Екатерингоф
Старый парк Екатерины.
Липы, клены и дубы,
Точно пруд, заросший тиной,
Спят минувшие судьбы…
И не вспомнить без усилья
Все величье прежних дней…
Далеко уплыли крылья
Белоснежных лебедей.
И немного даже грустно:
Вместо пышных париков —
Парики кочней капустных
Возле вымоченных дров.
Да выкрикивают бодро
Папиросники: «Сафо»;
Нет, о прежнем, пышном, гордом
Здесь не вспомнить… ничего!
Только вечер величавый
Помнит прежние судьбы,
И как будто старой славой
Озаряются дубы.
Средневековье
Мне грустно, друг. И не моя вина,
Что наши дни мне так докучны были,
Ах, я другие помню времена,
Которые уж вы забыли.
И я гляжу на белую луну,
В довольстве мирном навсегда изверясь,
Я вспоминаю страшную страну,
Где даль пустынна и тревожен вереск.
Грущу, томлюсь. И не моя вина,
Что мне одно средневековье мило,
И что его зловещая луна
На этом небе мертвенно застыла.
Ma bougie s’eteint
Je suis triste. Mon feu s’eteint.
Oh, la mort pour tous est cruelle.
Et la meche alourdie soutient
Ce qui reste de ma chandelle.
Ce feu qui s’eteint si joyeux
Quelle detresse l’ennivre,
Il sait que le fond est pitieux
Du puits qui l’entoure de cuivre.
Il espere encor tout tremblant,
Mais с’est a peine qu’il respire…
Oh, douleur, oh, mort! A1’instant
Il va se noyer dans la cire.
Лоцманский остров
Поля закатные грустят,
Хрустальный алый взгляд.
Вдали подъемные краны
Недвижны и черны.
О, это магов черный рой,
Высоко над землей,
Забывшись в полусне,
В предлунной тишине.
Лишь волны гладкому песку
Чуть шепчут про тоску, —
Так зарывается больной
В подушку с головой.
Лишь ветви темные дерев,
Порою не стерпев
Хрустальный, ровный, алый взгляд,
Чуть-чуть зашелестят.
О, эту грусть не выпить им,
Все тоньше дальний дым.
«Весь день мой исполнен заботы…»
Весь день мой исполнен заботы,
И я оглушен ей, пока
Под вечер листочков блокнота
Моя не коснется рука.
И снова могущество мага,
И день свой огромный отдашь
За этот клочочек бумаги,
За этот живой карандаш.
«Трагические древние герои…»
Трагические древние герои,
Напыщенность — вот роковой удел,
И я с недоумением смотрел
В кинематографе «Паденье Трои».
Но темы я не знаю благодарней,
Чем эти, доблестью не хуже тех,
Но любящие семечки и смех,
Растрепанные, радостные парни.
Ночной стих
Я ночью и темный, и нищий,
И стих мой — пустая сума;
Но мир и достойней, и чище,
Когда в нем полночная тьма.
Хоть солнца и жаль ей немножко
Для нищей и темной души,
Лишь звездные черствые крошки
И воздух ночной хороши.
Смотрю я на голое небо,
На лунную рваную тьму,
И крошки всемирного хлеба
Мою наполняют суму.
С вышки Исаакиевского собора
Да, установлено: его черты
Академично серы и бездушны,
Но все-таки с орлиной высоты
Казался он куда как простодушней.