И в розоватом мягком полусне,
Среди туманных утренних пеленок,
Могучий город улыбнулся мне,
Как простодушно-ласковый ребенок.
И я хотел, но я не мог солгать,
Не чувствовал, что он мудрец надменный,
Что так гранитны эти берега,
Что много-много помнят эти стены.
Нет, основательно забыты здесь
Истории беспутства и злодейства,
И право же, не сумрачная спесь
Его дворцы и шпиль адмиралтейства.
И розовым величьем упоен,
Самих детей блаженней и капризней,
В тумане утреннем проснулся он,
Как бы для новой радости и жизни.
На берегу Вытегры
На фоне спокойствия серого
Понятны мне сосен кресты,
Как белые камни на севере,
Раздумья мои просты.
Нет, сердце мое не поправится,
И крест мой не будет светлей,
Но серое небо мне нравится,
Застывшее в муке своей.
И в край, где спокойная Вытегра,
И даль углубленно-гола,
Сегодня пришел я, чтоб вытекла
Последняя слабость из глаз.
Врач сказал
Врач сказал, что он не мог предвидеть
Для моей болезни быстрый рост,
Но что в левом легком нежный выдох
Перешел уже в туберкулез.
И моей печалью углубленный,
Я сегодня лето не люблю,
Августовский воздух разреженный
Из глубоких далей я ловлю.
И уже в смертельном, легком танце
Листья желтые летят,
И уже болезненным румянцем
Покрывается мой сад.
И уже не трудно мне предвидеть
Увяданье этих крупных роз,
И уж август, словно нежный выдох,
Углубляется в туберкулез.
В баре
Как ветер, мысль моя крылата,
Стремительна, как водопад,
Когда веселый вентилятор
И музыка кругом шумят.
Мне больше ничего не надо,
Я слышу этот пьяный шум,
И легкомысленную радость,
Как шарф мой шелковый, ношу.
Закрыл глаза, и снова: фетры
За дымкой нежно-голубой,
И легкомысленные ветры,
И к миру беглая любовь.
Прости меня. Я не с тобою,
Не с музой — жадная, бог с ней, —
С табачной дымкой голубою
Я связан крепче и нежней.
И, словно ветер, мысль крылата,
И вечный льется водопад,
И музыка, и вентилятор,
Как время легкое, шумят.
Закон (1-й вариант)
Хвала тебе, Закон, старик слепой!
Твоя рука в сияющих запястьях
Вознесена над миром и судьбой,
И мы в Твоей неколебимой власти.
Вокруг тебя — суровый, вечный храм:
Кадильницы планет, тобой заклятых,
И пламенных дыханий фимиам,
И кровь живых, мучительно распятых.
И в вышине — над гибелью живых —
Звучание насмешливого хора…
Горит рука в запястьях огневых
Стоящего над миром Дирижера.
Мы на Кресте спокойно примирились,
Мы поняли проклятий шутовство,
И мудрости жестокой поклонились,
И мы — Твои, слепое божество.
Павловск
В этом парке надо чтить обряд:
Поиграть старинною печалью,
Погрустить, любуясь темной далью,
Где туманы, дымы и закат.
Но чтоб мягче погрустили мы,
Эти воды мертвенно-покойны,
И круглятся плавные холмы,
И деревья встали цепью стройной.
И всегда веселый этот стих
Здесь печалям сладким не изменит,
В тихой думе на мосту оленей,
У прудов студено-неживых.
Крез
Проходит жизнь, и мне не горько,
Что я богатства не нашел,
И в самой маленькой каморке
Просторно мне и хорошо.
И все свободнее теперь я
В мои спускаюсь тайники,
Где поэтические перлы
Моей любви, моей тоски.
Кровати жалкое железо
И небеленая стена,
И все-таки богаче Креза
Владелец творческого сна.
У театрального фойе
Огни и тени. Легкие перила
И переходов странные углы,
И призраки гуляющих проплыли,
И стынут неподвижные светила
В спиральных клубах синеватой мглы.
Назойливо-блистательные люстры,
И белый холод мраморных колонн,
И дальней музыки неверный звон,
Но мысли спутаны и слишком густо
Надышан воздух, ласковый, как сон.
Закрыв глаза, я вижу снова залы,
Прилив огней и лестницы пролет,
За синей мглой блестят и дышат залы…
И сна уж нет, и, чудным светом залит,
Я чую вновь и толпы, и тепло.
И пусть легко в сумбурных переходах
Запутаться, и мысль — как смутный сон,
И бесконечна лестница времен.
Но что мне время, и что сон и холод!
Я в синем дыме вовсе растворен.
Март
Только в марте и бывает
Смертная тоска,
И томят огни, трамваи,
Лужи, облака.
И опять о счастье глупый
Плакал человек,
И опять уныло хлюпал
Под ногами снег.
«Ночью долго мне не спится…»