Ночью долго мне не спится,
Память — душная темница,
И тяжелые тиски
Самой каменной тоски.
О несбыточной свободе
Я тоскую сам не свой,
И вода в водопроводе
Глухо плачет за стеной.
Я долго брел без цели
Я долго брел без думы и без цели
Среди осенней сумеречной мглы,
И лиловели тонкие стволы
В зеленовато-сером можжевеле.
И ветр, недавно певший еле-еле,
Уже слагал безумию хвалы,
И пенные бурунные валы
Зеленошерстные вдали ревели.
И вот я видел ясно каждый вал,
Звереющий, швыряя пеной шаткой
Над каменной квадратною площадкой,
Где я сонетом звонким измерял,
Как и во мне, и на море крепчали
Порывы дикой, яростной печали.
«Когда я безумно устану…»
Когда я безумно устану
От вечных словесных трудов,
Когда сочинять я не стану
Назойливо-ярких стихов,
Когда до конца я истрачу
Запасы бенгальских огней, —
Я знаю, я тихо заплачу
О жизни нелепой моей.
И вспомню те ранние зори,
Когда я был радостно нов,
Они утонули в позоре
Надуманно-ярких стихов.
«А ты, поэт, мечтатель и повеса…»
Они живут средь гладкого напева,
Их жизнь надменна и пуста…
А ты, поэт, мечтатель и повеса,
В «сегодня» видел лишь врага,
Гулял в веках и гущу их навеса,
Как ветви, мягко раздвигал.
И пусть надменны силы тяготенья,
И тихо катятся века,
Но за оградой первого стремленья
Даль осязательно близка.
И будет мир единой, стройной цели,
Благие, мертвые сады,
И для него в мечтах твоих созрели
Железных мускулов плоды.
И музыке торжественного слова,
И соловьям стальным внемли,
И полюби грядущий рай плодовый,
Созданье лучшее земли.
Поэт
Ты не боец, и ты стоял в сторонке
От бурь и битв, и ты не знаешь сам,
За что тебе дается голос звонкий
И вдохновение приходит по ночам.
Ах, молодость и силы для того ли,
Чтобы лишь изредка, едва-едва,
От дикого вина гражданской воли
Твоя кружилась голова.
И вот опять чужой звериной сшибке,
Ты слышишь песни нежной старины,
Или губам твоим лишь по ошибке
Напевы звучные даны.
Алхимик
В квадратной келье длительно и мерно,
Моя надежда, умирала ты
И меркла средь вечерней темноты,
Как этот луч над башенкой химерной.
А все-таки моя дрожит рука
Над колбами, над порошком растертым,
Неугомонные звенят реторты,
Как музыка волшебная, пока —
Не помутится бедное сознанье,
И с наступленьем завтрашнего дня
Мне не почудится, что все вокруг меня
Лишь золота чистейшее сиянье.
Под осыпающейся черемухой
Что ни звук — неудачи и промахи,
И не могут слова передать
Эти чары дурманной черемухи,
Этих белых смертей благодать.
Формы, запахи, звуки весенние,
Я назвать их, назвать лишь могу,
Ах, поверил я в глупом волнении
Бормотанью бессвязному губ.
«Но взгляни: эти дымно-молочные
Осыпаются мягко цветы,
И не стоят такие непрочные,
Чтобы вечное выдумал ты.
Полюби же блестящие промахи,
И веселых смертей благодать,
И словами нарядней черемухи
Дни печали сумей засыпать».
«И зачем мне нужно слово…»
И зачем мне нужно слово,
Право, лучше спать,
Чем из воздуха ночного
Слово создавать.
И напрасен лунный зоркий
И пытливый взгляд,
Вещи спряталися в норки
И глубоко спят.
Тихо. Тихо. Только мышки
Путаются тут,
И одни слова-пустышки
По ночам живут.
Болото
Осенний ветер воет выпью,
Противны, мутны облака,
Я с воздухом болотным выпью
Тебя, вечерняя тоска.
Я сам спокойный и незрячий,
Как это ласковое дно,
И молодость в воде стоячей
Я утопил давным-давно.
И стала медленной и ржавой,
Шершавым воздухом дыша,
Поющей, безобразной жабой
Моя бескрылая душа.
А серый ветер стонет выпью,
И всё мутнеют облака,
Я с воздухом болотным выпью
Тебя, вечерняя тоска.
«Не наша ведь забота и вина…»
Не наша ведь забота и вина,
Не нами создано то время года,
Когда, на крестный путь осуждена,
Красой веселою блеснет природа.
И золото гнилое расцветет,
И мы поймем: не может быть иначе,
И мощный мир всю душу отдает
За краткий миг болезненной удачи.
Таков закон. Когда в осенней мгле
История, когда мертво и пусто, —
Всего нарядней и всего голей
Бесплодное, но дивное искусство.