Я смотрю в низкое оконце на ровный пустырь долины, где белеют легкие ряды птиц до синих гор. И чудится мне на мгновенье, что вижу я сон. И во сне вижу я белые русские лагери, может быть Севастопольской обороны, может быть на пустырях Сан-Стефано, может быть под Геок-Тепе.
Серебрист полусвет и в палатке генерала Витковского. Как войдешь - дощатый стол, где разложены военные карты и зеленые папки дел, а за белой занавеской другой дощатый стол - это генеральская столовая. На полотняной стене образ: седой святитель в малиновых ризах с голубым омофором.
Генерал Витковский, невысокий, мягкой поступи человек, с маленькими, белыми руками, в легких веточках голубых жил. У него седеющая, русая голова и выбрит до синевы его круглый подбородок, а глаза светлые и стальные, с белыми клинками холодных зрачков. И от его лица, и от мягкой поступи, и от белых рук веет монашеской чистотой.
Генерал Витковский, о холодном бесстрашии и о неспешных прогулках которого под прямой наводкой, в огне, знает вся армия - пьет тихими глоточками из белой, хрупкой чашки желтый чай. Он пьет чай с сушеным черносливом и мягко говорить мне:
- Вы его в чашку положите. Вкуснее. И от, желудка помогает.
Бесстрашный генерал, холодный храбрец, подвигает ко мне белой рукой блюдце с черносливом и мягко поддерживает разговор.
- А я в Константинополе так и не был. И быть там желания не имею.
В белой тишине палатки я точно в белой монастырской келье. И точно, когда-то давно, - в северном нашем монастыре, вот так же мягко угощал меня черносливом мягкий, тихий монах.
Я смотрю на маленькие чуть даже женственные пальцы генерала, и мне кажется, что в сумерках, когда поют вечернюю зорю, он шепчет своему святителю в малиновых ризах с голубым омофором сокровенные молитвы и крестит быстро грудь пугливыми, легкими крестиками. Я думаю, что такие же как он, тихие, монашеской чистоты, капитаны Долгого Парламента и лорд-протектора Оливера Кромвеля ходили в огонь с библейскими полками круглоголовых пуритан, носивших псалтири под кожаными колетами.
У генеральской палатки, под темным сторожем-платаном, стоит часовой, сабля наголо. И когда выходит генерал, часовой дергает плечом и сабля мгновенно высверкивает и гаснет.
Над бархатистой синевой гор догорает, в золотистых дымах, багряный океан заката. Огненные копья солнца меркнут. Рушатся громады облачных башен. От синих гор, в багряный океан, подымается всё выше и выше, как прилив, синяя вечерняя тишина.
Трубач поет вечернюю зорю.
Я его вижу. Он стоит далеко синей тенью. Полыхает на меди трубы золото заката. Трубач поет вечернюю зорю, высоко подымая трубу на четыре стороны света.
Зоря зовет кого-то из за гор, из вечерней дымной дали. Подымается короткими криками. Точно птица бьет багряными крыльями, порываясь лететь
на закат.
Я ее вижу, четкую, синюю тень трубача. Полыхает на меди багрянец. И не знаю я, о чём поет и кого кличет со всего света синий трубач. Иду тихо к белым палаткам Дроздов. Передо мной, по песку тропы движется моя длинная, вечерняя тень.
В палатке молодых генералов, Манштейна и Туркула, серый полусвет. Палатка глубоко врыта в глинистую землю и надо сходить три-четыре земляных ступеньки вниз. В палатке влажный холодок погреба.
Дощатый, непокрытый и длинный, как гробовая домовина, стол вдоль палатки. Посреди его, из круглого прореза доски, торчит коричневый столб, что держит палаточный шатер.
Как холодная келья палатка молодых генералов, как каземат, где исписывают стены короткими и тоскующими строками-криками, где режут и царапают на камне вензеля имен, молитвы и проклятья... У меня тихая тягостность на душе. Мне чудится, что под этим серым холодным шатром, низко у земли, бьются связанные птицы - гордые и страшные.
Генерал Туркул сидит у стола, закинув ногу на ногу. Чуть поблескивают его высокие и мягкие офицерские голенища. Крутая грудь облита темной гимнастеркой. Генерал узок в талии. Его длинные, крепкие пальцы, в ободках золотых колец, мнут нервно папиросу и обсыпают на стол желтый волокнистый табак.
Туркулу лет 25 и похож он на всех корниловцев и дроздов - всегда сухощавых, черноволосых и черноглазых. У Туркула маленькая, причесанная тщательно на пробор, литая голова, узкий нос с горбинкой и черная нитка усов над молодым ртом с обсохлыми губами. Он сидит закинув голову и в сером полусвете чуть ощерен его рот, и тускло поблескивает золотая пломба зуба.