«Масеньки мои…»
Так смотрит на свой пулемет безвестный Иванов-Петров-Сидоров, оставшийся было совсем без патронов; а фрицы осмелели постепенно, обнаглели; тут и там, а потом и всей цепью поднялись в рост, задергали пружины своих «шмайсеров», веером высаживая – вот уж у кого патронов немеряно! – очередь за очередью; и тут – бах-тарарах! – свалился сзади в окопчик незнакомый солдатик; с пулеметной лентой; да не с одной – с рулоном – всех дойче зольдатен хватит положить; и на ун' ди официрен еще останется…
«Живем, кажись!!!»
Так смотрит на дисплей программер, увидевший вдруг то, что сто раз до этого не замечал; откинулся в кресле и недоверчиво смотрит; за окном уже утро, голова от усталости квадратная; от крепкого чая с лимоном скулы сводит; "но, похоже, чайник уже свое отмучался; и я тоже; вот ведь чертова точка с запятой; второй день индексы гробила… все; можно даже не исправлять; можно так идти спать… спать;спать;спать… счастье-то какое! ишь ты; точка с запятой – а сколько жить не давала…
Коза-а-а…"
Лео ведь даже не взглянула еще на Порнова; не увидела еще стилет свой, проткнувший ненавистную голову как шило арбуз; не услышала еще капели крови, брызнувшей с клинка на пол; так и стояла замерев и напрягшись, в полоборота к Порнову, все больше повисая на вскинутой руке.
«Что ж он не падает; вот ведь живучий какой!… Пусть; так даже лучше…»
Торопиться и спешить Лео никак не собиралась; словно десерт, словно самое сладкое было у нее впереди; и все это ни в коем случае нельзя было скомкать и вульгарно употребить одним махом; уж поверь мне, читатель, барышня наша сумела бы выжать из казни ненавистного простолюдина такой катарсис, такую гамму приятных переживаний, что самые светлые чувства любящей матери потускнели бы на их фоне.
Лицо ее было безмятежным как никогда; бескрайняя доброта, бесконечное счастье царили на нем; и если бы Рафаэль захотел написать мадонну этого мира, лучшей натурщицу он бы и сыскать не сумел; сама Любовь стояла перед Порновым.
Лео чуть разжала разом спекшиеся губы; легко и неглубоко вздохнула; раз, второй; словно перед новым ударом собиралась с силами.
И, растекаясь теплой улыбкой, предвкушая новый вялый рывок умирающего Порнова – этой пришитой к стене гвоздями-сотками беспомощной жертвы, этой пришпиленной черной иголкой глупой бабочки – молодая женщина резко выгнула руку; сильно и умело провернула нож в ране.
Дзинь, – сказал клинок.
И обломился.
Лео не поверила; улыбка не покинула ее лица. ЭТОТ клинок не мог сломаться; ОН не ломался НИКОГДА.
Рука Лео, сжимающая бесполезную рукоять, соскользнула вниз; внезапно потеряв равновесие, полетела на пол и девица.
Маска ее лица все еще продолжала улыбаться; глаза ее осветили оставшегося стоять («почему он до сих пор не падает?…») Порнова угасающей теплой волной, омыли ею черный безжизненный обломок клинка, укоротившегося чуть ли не наполовину; затуманились, затянулись морозной дымкой неверия.
Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Лео словно снегом закидали; навалили огромную гору; стало ужасно холодно и невозможно вздохнуть. Она подтянула ноги к животу; сложила руки крест на крест и изо всех сил прижала их к груди; уставилась на вздрагивающий перед носом сломанный клинок и – замерла; затаилась.
Глава 5. Каждый сходит с ума по своему
– Раз! – гордо объявил Порнов Первый, явно любуясь видом поверженного врага.
– Два! – эхом отозвался Порнов Второй, разглядывая бледную бездвижную Броу; «рыбий глаз», упустив из виду свалившуюся на пол Лео, самопроизвольно переключился обратно на шею ее сестры.
– И там, в подвале – еще одна, – удовлетворенно заключил Порнов Первый. – Очень хорошо; просто замечательно…
– Почему она нас не убила? – перебил его Порнов Второй растерянно. – Разве рука может остановить сталь?
Только теперь он осмелился отвести ладонь от виска; оказывается, он совершенно напрасно так долго там ее держал; черное лезвие, хоть и торчало из пригоршни, но уже не касалось головы.
– Теперь может, – сказал Порнов Первый просто. – Кстати, именно так следовало поступить и с первым клинком…
Порнов Второй и слушал собеседника и нет; с чуть меньшим, чем у Лео, изумлением и испугом он изучал свой правый кулак. У торчащего наружу дюймового осколка лезвия был испачкан кровью лишь самый кончик; однако Порнов представил, во что превратилась его ладонь и ему на миг стало дурно. Все же армейская закалка сделала свое дело; свирепо морщась в предвкушении нового вала боли, Порнов чуть приоткрыл ладонь и краешком глаза заглянул внутрь кулака.