Шофер распахнул дверцу, Лукин уселся на скрипучее кожаное сиденье.
– Павел Изотович по-прежнему курит “Амфору” и пользуется одеколоном “Шанель”?
Шофер сдержанно кивнул. Лукина он не знал, видел впервые, но, если хозяин послал собственную машину по первому звонку, значит, человек этот уровня министра, а то и вице-премьера.
– Закурите? – Лукин либерально протянул шоферу пачку сигарет. Тот испуганно ответил:
– Мне не положено.
– Павел Изотович не любит, когда в машине пахнет другим табаком?
– Но сами вы курите, не стесняйтесь.
– Я и не стесняюсь.
Лукин выпустил кольцо дыма, положил голову на подголовник и, смежив веки, сквозь узкие щелки принялся любоваться вечерней Москвой.
– Мигалка есть? – спросил он.
– Есть. И пропуск в Кремль имеется.
– Не надо, лишнего шума поднимать не стоит.
Метрдотель терпеливо ждал на крыльце ресторана прибытия Лукина. Они обнялись как старые друзья.
– Ты не изменился, Саша, – подергав за мочку уха седого метрдотеля, произнес Лукин, – словно в барокамере пять лет просидел.
– И ты, Самсон Ильич, выглядишь на пятерку.
– Свежий воздух, лес, хвоя.
– Это теперь ты так говоришь, а там ты говорил – лесоповал долбанный.
– Не был я на лесоповале, Саша, я в библиотеке сидел.
– Тебя уже с нетерпением ждут.
– Веди.
Лукин даже не вытащил руку из кармана плаща, чтобы открыть дверь, охранник распахнул ее сам и замер у стены, словно был скульптурой, а не живым человеком.
– Все течет, все изменяется, – бурчал себе под нос Лукин, оглядываясь по сторонам. – Фонтаны развели, рыбочек, попугайчиков.
– У нас даже удав есть, питон, – метрдотель указал на огромный подсвеченный террариум, в котором на сухой ветке, толстый, как батон вареной колбасы, висел и переливался всеми цветами радуги питон.
– Мерзость, – произнес Лукин, брезгливо отворачиваясь.
Змей, мышей, тараканов он терпеть не мог.
– Не поверишь, Самсон Ильич, каждый вечер какой-нибудь пьяный псих просит за любые деньги приготовить ему питона. А когда я говорю, что он стоит пятьдесят штук зелени, любители экзотики сразу же трезвеют, умнеют и аппетит у них пропадает.
– Сколько он на самом деле стоит?
– Мы купили его за пятьсот, по случаю, – метрдотель подвел Лукина к двери отдельного кабинета, трижды постучал в панель из лакированной карельской березы и впустил гостя. Сам остался за плотно закрытой дверью, словно охранял ее от вторжения.
Большой стол уже был накрыт на две персоны, звучала негромкая музыка. Павел Изотович точно в таком же шейном платке, как у Лукина, пригладил бакенбарды, будто вытер о них вспотевшие пальцы, не спеша поднялся навстречу гостю.
– Сколько лет, сколько зим!
– Пять лет, четыре зимы, – отрапортовал Лукин.
– Как один день.
– Для кого как. Это вы здесь каждый вечер, Павел Изотович, вольны распоряжаться собой, поэтому вам и кажется, что это было вчера.
– Вчера вечером мы пили коньяк, а потом время остановилось на пять лет.
– Теперь оно сдвинулось с мертвой точки.
– Садись, дорогой, – после дружеских объятий произнес Павел Изотович, – тебя мне видеть приятно. Не рассказывай, как там плохо, я знаю.
– Даже не собирался. Самому хочется забыть.
– Забудь. – Коньяк уже был разлит в бокалы. – Это самый дорогой, – сказал Павел Изотович, подвигая бокал к Лукину.
Тот сунул руку в карман пиджака и вытащил старомодную стильную зажигалку, бензиновую. Картинно поставил на край стола, крутанул колесико. Зажигалка горела как свеча, язычок пламени отклонялся то к одному мужчине, то к другому.
– Хватит церемоний, не тяни, не томи душу. – Рядом с зажигалкой легла ладонь Самсона Ильича. Рука Павла Изотовича, усиленная двумя перстнями баснословной цены, переливаясь бриллиантами, быстро заскользила по скатерти к руке Лукина. Один за другим он принялся поднимать пальцы Лукина.
– Так и быть, не стану тебя мучить, – Лукин резко оторвал ладонь, фотография взмыла над столом, несколько раз перевернулась, а затем картинно упала рядом с зажигалкой.
Павел Изотович схватил ее, быстро водрузил на глаза очки и принялся изучать. Его губы шевелились, в уголках глаз по-стариковски заблестели слезы.
– Обрадовал старика, удивил! Ну, Лукин, ну, мать твою! Никогда не думал, что такое счастье привалить может. Где взял – не спрашиваю, но если предлагаешь… Вещь чистая, в Интерполе не значится?
– Абсолютно чиста, как слеза младенца.
– Сколько хочешь? – обнюхивая фотографию, шепотом спросил Павел Изотович.
– Давай уточним, что это такое. Ты станешь обладателем того, чем владели императоры, первосвященники, патриархи. Это не царская вещь, ей могут владеть лишь те, кто владеет миром. Это не яйца сраного Фаберже и не шкатулочка какая-нибудь, это – вещь.
– Вижу, – выдохнул Павел Изотович, – мы понимаем друг друга. Сколько?
– Вот распечаточка, – Самсон Ильич скромно положил на стол листок, похожий на ресторанный счет, – цены в фунтах стерлингов проставлены, так что умножай их, пожалуйста, на один и восемь.
– На один и пять.
– Я думаю, торг здесь неуместен, как говаривал один наш знакомый.
– За эту цифру отдашь? – Павел Изотович ткнул пальцем в середину списка.
Лукин взял листок, переломил его пополам – так, что указанная цифра осталась сверху, и оторвал нижнюю часть. Смял листок. Огонек зажигалки лизнул бумагу, и она рассыпалась пеплом в большой хрустальной пепельнице.
– Беру на одну строку выше.
– Круто берешь, – с улыбкой проговорил Павел Изотович. По улыбке можно было догадаться, он готов отдать и эти деньги. – По рукам? – нетерпеливо предложил бизнесмен. Лукин не спешил отрывать ладонь от стола.
– Крест не у тебя? – с придыханием просвистел Павел Изотович.
– Конечно же, не с собой, но принадлежит он мне.
– Еще двадцать сверху и по рукам. На этот раз ладонь Лукина вспорхнула, как вспугнутый воробей, и пальцы мужчин соприкоснулись.
– Никогда не понимал людей, коллекционирующих антиквариат, – пожал плечами Самсон Ильич. – Я смотрю на украшения, на исторические ценности лишь с точки зрения денег. Для меня это товар, а для тебя, дорогой ты мой Павел Изотович, что это такое?
Бизнесмен пожал плечами:
– Не знаю. Слабость, как наркотик. Получаешь дозу, становится радостно, весело. А за дозу наркоман готов отдать все. Посмотри на коньяк, те же сорок градусов, что и в беленькой, купленной на вокзале в ларьке. Тротиловый эквивалент, как говорят военные, тот же, по шарам бьет одинаково, но одно дело – цедить сквозь зубы дорогой коньяк, сидя в хорошей компании, а другое – в подворотне пить водку из горла. Если обладаешь уникальной вещью, то и сам становишься уникальным. Никогда не верь, если люди говорят, что они ценны сами по себе. К чему тогда дорогие костюмы, красивые любовницы? Человек – это вещи, которыми он себя окружил.
– Ты прав, Павел Изотович, это слабость, это наркомания, болезнь. Ее лечить надо.
– Она неизлечима. Если она поселилась в мозгу, вылечить ее невозможно, доза должна поступать регулярно. Даже пять лет твоего отсутствия не отучили меня от приема наркотиков. Приходилось потреблять всякую дрянь, о чем теперь жалею. Я жалею даже о том, что купил у тебя крест, который еще не держал в руках, но это простительная слабость, – Павел Изотович виновато улыбнулся. – Куда тебе доставить деньги? Как хочешь получить их – наличными, на счет, в офшорку, за границу, в Москву?
– Мне все равно, деньги – они и есть деньги. Делай, как тебе удобно. Это лишь первая часть моего предложения, – скромно заметил Лукин. – Как у всякого торговца наркотиками, у меня припасены следующие дозы.