– Всего доброго, – сказал Холмогоров, внимательно оглядывая Лукина и его людей.
Регина кивнула.
Кладоискатели ей не понравились. И вид у них был нездешний, и смотрели они недружелюбно. Хотя кто любит, когда ему мешают?
– Почему вы так спокойно отнеслись к тому, что они копают? Это же запрещено.
– Здесь бесполезно копать. Я, конечно, их расстраивать не стал, – продолжал философствовать Казимир Петрович, – нравится – пусть роют. Река здесь не протекала, я это знаю точно. По земле видно, и раньше здесь было болото, почти непроходимое. По нашим болотам ни зимой, ни летом не проедешь. За последние сто лет оно немного высохло, и тут можно ходить, а дальше – настоящая трясина. Подпрыгнешь, качнешь землю – трава зашевелится, и дерево метрах в пятнадцати или куст тоже задрожит, зашатается. Если туда провалишься, то все, никогда не выберешься. Мы в детстве пробовали болото измерить – бесполезно, пятиметровый шест целиком уходил в трясину.
Регина взяла Холмогорова под руку:
– Андрей Алексеевич, не нравятся мне эти люди.
– Мне они тоже несимпатичны, Регина, злые они, недобрые.
– Согласна.
Вскоре выбрались к пасеке. Два десятка домиков, когда-то ярких, теперь облупившихся, стояли под деревьями. Был здесь и навес, и небольшой дощатый сарайчик. Дверь в сарайчик была нараспашку. Редкие пчелы кружились над пасекой.
– А где же хозяин? – оглядываясь по сторонам, спросил Холмогоров.
Казимир Петрович заглянул в сарайчик и увидел две подставки.
– Хозяин, наверное, домики увозит, – догадался он, – знает, что на следующий год пасеку придется в другом месте ставить.
– Недоброе какое-то место, – произнесла Регина.
Тучи все плотнее затягивали небо. Неожиданно налетел ветер. Деревья заскрипели. Все трое поежились.
– Ну вот, наше путешествие подходит к концу, – сказал Казимир Петрович, вытягивая ладонь. Несколько капель упало ему на руку.
Холмогоров посмотрел в небо:
– Сейчас начнется дождь.
– Гроза будет, – сказал Казимир Петрович, – у меня кости болят. Пойдемте быстрее, может, успеем вернуться, а то мне вас жаль, у меня плащ с капюшоном, а вы промокнете и можете заболеть.
Ветер становился все сильнее. Когда путешественники добрались до реки, ветер внезапно стих. Река была спокойна, словно перед ледоставом, темно-свинцовая вода казалась недвижимой. Нигде не плескалась рыба, даже чайки не летали над рекой.
– Скорее в лодку, будет ливень, и не осенний, а какой-то страшный.
Мотор завелся с первого раза. Регина села рядом с Холмогоровым, он укрыл ее своей курткой. Моторка уходила от берега, уплывала от грозы. Над рекой царила гнетущая тишина, казалось даже, что мотор работает глухо, словно его укрыли толстым одеялом.
– А вон и пасечник плывет, – Казимир Петрович указал на лодку, которая двигалась к городу вдоль берега, почти сливаясь с деревьями и кустами.
Как ни старался Холмогоров рассмотреть пасечника, это ему не удалось.
Пасечник увидел силуэт мужчины на своих мостках. Тот стоял, глядя на реку, в сером длинном плаще, в шляпе.
"Кто бы это мог быть? Чего ему надо? Мои мостки, сам построил. Что чужому на них делать? Может, кто-нибудь меду решил купить? Так ведь дождь идет”.
Пасечник подгреб к настилу, лодку поставил носом по течению. Мужчина стоял недвижимо. Пасечник посмотрел на него снизу вверх, положил на мостки весла. Мужчина смотрел на него тяжелым немигающим взглядом.
– Вам чего-то надо? – с опаской, вкрадчиво осведомился пасечник и оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.
Лицо незнакомца исказила улыбка:
– Долго ты плыл. Да и я плыл долго, – голос незнакомца был тихий, но пасечник отчетливо слышал каждый звук.
Пасечник вытер ладонями мокрое лицо, пригладил седые волосы, тоже мокрые, затем поправил телогрейку:
– Что-то я вас не знаю.
– Может, и не знаешь, – произнес незнакомец тем же тихим голосом. Затем вытащил правую руку из кармана. – Иди сюда, – приказал он.
Пасечник с улыбкой-оскалом на четвереньках выбрался на мостки и встал на ноги. Пальцем левой руки мужчина поманил пасечника к себе. Тот, как “зомби”, сделал несколько шагов, неуверенных, словно мостки под ним шатались, как палуба корабля во время качки.
– Смотри сюда, – мужчина вытянул правую руку, разжал пальцы. На ладони сверкнула половинка медали. Она была блестящая, словно только-только отлитая и тут же разрубленная палашом.
Пасечник нащупал свою половинку на крепком кожаном шнурке, зажал ее в кулаке и с силой рванул. Протянул ее незнакомцу. Тот принял ее и приставил друг к другу две половинки медали – темную, изъеденную временем, и свою, сверкающую. Половинки сошлись, образовав единое целое.
– Видишь? – спросил мужчина шелестящим голосом.
– Да, вижу. Хозяин! Тебя прислал император?
– Да. Я долго блуждал по миру, долго искал тебя. Шестьдесят лет тому назад я был здесь, но тебя не оказалось.
– Я не мог, – пробормотал пасечник. – Я хотел, но не мог.
– Я это знаю. Думал, что смогу обойтись без тебя, но река меняет русло, умирают деревья, и только хранитель места может указать его. Но сегодня все сошлось воедино: я здесь, ты на месте, и они соединились, – незнакомец ударил одной половинкой медали о другую.
Пасечнику показалось, что сноп синеватых искр блеснул у него перед глазами.
– Они нам уже не нужны, – незнакомец швырнул обе половинки медали в реку. Пасечник увидел, как они порознь упали в воду. Разбежались круги. Пасечник смотрел на свинцовую воду, пока она не стала абсолютно гладкой, как вороненая сталь, как лезвие палаша. – Нам надо спешить, времени у меня почти не осталось. Сегодня ночью мы должны достать то, ради чего я сюда пришел.
– Хорошо, все будет исполнено.
– Я знаю, что ты хорошо выполнял наказ императора. Ты последний, кто служил ему верно. Я все знаю, тебе было непросто, особенно в последние дни, – мужчина в плаще повернулся и медленно пошел по мосткам к берегу. Пасечник двинулся за ним следом, прихрамывая на правую ногу.
Холмогоров, как ни старался, уснуть не мог. Его то бросало в жар, то начинало знобить. Гроза, которая собиралась, висела над городом, не начиналась. Где-то далеко в верховьях реки слышались раскаты грома, ветер то начинал завывать, сбивая с деревьев последние яблоки, то внезапно замирал. И становилось тихо, так тихо, как перед концом света.
Холмогоров оделся, прикрыл дверь садового домика. Взглянул на окна дома церковного старосты. Во всех окнах горел свет, в дом входили и выходили люди. Холмогоров пошел к реке. Зачем он туда идет, что ему надо, он не знал, шел и все, заставляя себя ни о чем не думать. Сознание словно рассыпалось, мысли одолевали несвязные. Холмогоров понимал, что он не в силах сложить все воедино, чего-то важного, главного не хватало, какого-то кусочка, какой-то детали. Он вышел к мосткам и двинулся тропинкой. Возле сарайчика на берегу, в котором горел свет, он увидел двух мужчин.
– Вот, сволочь, – кричал один, – договорились же. Я к ним как к людям, со всей душой… Нужна вам лодка, – пожалуйста, бензин за мой счет, представляешь?
– Да не кричи ты, лучше пей. Холмогоров остановился. Его не видели, его темная одежда сливалась с черными кустами.
– Вроде люди солидные, серьезные, одного зовут, не поверишь, Федька.., имя чудное – Самсон Ильич. Так вот этого Самсона Ильича, будь он неладен, я четыре часа на берегу ждал, ждал, звал…
– Киданули они тебя – пешком вернулись.
– Одежда у них новенькая, обещали мне ее отдать, три куртки, сапоги, штаны… Мне бы не помешало, я бы не отказался.
«Самсон Ильич…»
И тут все сошлось. Холмогоров вспомнил видение, вспомнил пасеку, виденную сегодня днем и виденную раньше, вспомнил седой крепкий затылок и имя – Самсон Ильич, – мед, пасечник, пчелы.
– Их надо спасти, они погибнут! – Холмогоров побежал к дому Казимира Петровича Могилина.
Регина еще не спала, она проверяла тетради своих учеников, когда Холмогоров постучал в дверь.