Лев кивает.
Она, взяв его за руку, тянет к лестнице, ведущей в верхний зал ожидания. Там она прислоняется спиной к колонне и смотрит сквозь стекло на бесцветное небо, заснеженные взлетно–посадочные полосы, на самолеты и прочую технику, занятую своими обыденными делами.
Лев стоит чуть поодаль и смотрит на Анну.
Она снимает шапку, рыжие волосы рассыпаются по воротнику распахнутой дубленки.
— Жарко, — говорит она и оборачивается к Льву.
Лев улыбается и подходит к ней.
— Вас не утешит стаканчик чего–нибудь холодного? — говорит он.
Она смеется, обнимает Льва.
В его памяти мелькают картины пятилетней давности: этот же зал, за окнами знойное марево, разлитое по полю, Анна в легком шелковом костюме, прислонившаяся спиной к колонне; они в машине, застрявшей в пробке на выезде из аэропорта, смотрят друг на друга сначала смущенно, потом с откровенным интересом и недвусмысленными чувствами; лесное озеро, закатное небо, они лежат обнаженные по плечи в воде, разговаривают и смеются, потом обнимаются…
Лев возвращается в реальность. Смотрит на бледное осунувшееся лицо Анны, в ее горящие глаза и говорит:
— Как ты себя чувствуешь?
— Замечательно!
— Звучит жизнеутверждающе.
Она снова смеется и прижимается к нему щекой.
— Это мое словечко! — говорит она.
— Вот и прекрасно. С удовольствием оставляю его в твое безраздельное пользование.
СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ, ПАСМУРНЫЙ ВЕЧЕР
Часть первая
Я заметила его в первый же день, в день приезда. Ничем особенным он не выделялся — в смысле внешности или одежды. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, худощавый… И все, пожалуй. Не совсем, нет. Его лицо… какое–то не наше. Не знаю.
Женщина рядом. Совсем обычная. Невысокая, полная, все время улыбается. А он словно отстранен от нее… от всех.
Потом, через несколько дней, я снова его увидела.
Я сидела за столиком кафе в саду — мы с мужем обнаружили, что здесь замечательно готовят кофе по–восточному. Сидела одна — муж ушел на три дня в горы. Их отвезут к перевалу, который они преодолеют и спустятся сперва на лыжах, а после — на лошадях назад к морю. Осталась по двум причинам: не переношу горных серпантинов и отсутствия элементарных удобств. Этот поход входил в программу путевки, и муж предвкушал его заранее. Когда я сообщила, что остаюсь, он готов был пожертвовать удовольствием, и мне стоило больших трудов уговорить его отправиться без меня.
И вот я сижу с чашкой кофе и смотрю на улицу, где начинается карнавал по случаю дней города, который продлится неделю.
Народ подтягивался к решетчатой ограде сада, и вскоре я видела одни только спины. От нечего делать я оглянулась по сторонам. Тогда–то я и заметила его.
Он сидел через два столика от меня и тоже потягивал кофе. И тоже один. Вероятно, поджидал жену, отправившуюся за покупками. Его лицо было обращено ко мне, но за зеркальными стеклами очков не было видно глаз. Я отвернулась.
Меня тянуло снова посмотреть в его сторону. Я выждала и, как бы ища кого–то, скользнула взглядом по нему.
Я надеялась, что он уже не один. Но он по–прежнему сидел в одиночестве. Точнее, рядом расположились два парня с бокалами пива, но жены не было.
Он поставил чашку. Снял очки и посмотрел на меня. Взгляд был прямым и словно немым: он ничего не выражал — ни вопроса, ни приветствия. Если бы он улыбнулся, я бы ответила, а так… Я смутилась и не знала, как себя вести. Все, что подсказывало мне мое неискушенное в вопросах отношений с мужчинами воображение, это не дать ему догадаться, что он меня каким–либо образом потревожил. Я посмотрела в чашку, сделала последний глоток и поднялась с места.
За решеткой и перед ней началось оживление, послышались звуки марша. Я подошла поближе, мне уступили место.
В конце улицы показалась колонна марширующих барабанщиц. Они были как на подбор — стройные, хорошенькие, в неимоверно нарядных костюмах. Они выделывали своими палочками замысловатые движения, извлекая из узких сверкающих барабанов сложные ритмические пассажи. Это завораживало.
Сзади перестали толкаться и давить. Я заметила две мужских руки, опиравшихся на прутья решетки по сторонам от меня: смуглая кожа, густые волосы на запястьях и широкие рукава рубахи в знакомых ярко–синих пальмах.
Повернув голову, я поймала устремленный на меня все тот же немой взгляд.
Мне ничего не оставалось, как продолжить наблюдать за происходящим. Но интерес к уличному действу был потерян.
А по мостовой уже двигался цирк: акробаты, жонглеры, дрессировщики с животными — все это ярко и шумно. Народ бурно выражал восторг. Мой добровольный телохранитель, видимо, больше не в силах был сдерживать натиск любопытных. Я почувствовала спиной его тело: мышцы груди, живот, бедра, колени. Его кофейное дыхание на своем плече. Это привело меня в смятение. Спокойную, выдержанную женщину приводило в смятение нечто совершенно непонятное… Этого не может быть, просто потому, что этого не может быть никогда. Во всяком случае, никогда не было прежде. Поэтому, что с этим делать, я не знала.
В голове всплыл разговор с дочерью, который произошел у нас несколько месяцев назад. Даже не всплыл, он постоянно крутился в моей голове последнее время. Но сейчас мне показалось, что тема его как–то перекликается с ситуацией…
Часть зрителей потянулась за процессией, другие возвращались за столики. Мы остались одни — он и я. Я повернулась к нему лицом. Он опустил руки и отступил. Мы медленно пошли вдоль ограды к выходу.
Есть только здесь и сейчас, говорила дочь.
Здесь, в маленьком южном городке, утопавшем в цветах и дивных пряных ароматах буйной растительности, устремленном узкими улочками с зеленых гор к синему морю, сейчас было лето, середина июля, полдень. И я рядом с незнакомым мужчиной.
Я не испытывала ни обычных для меня рефлексий по поводу затянувшихся пауз, ни необходимости что–либо объяснять. Я постаралась «быть прозрачной». Это тоже цитата из моей дочери.
— Где ваша жена? — Вопрос прозвучал неожиданно. Я словно услышала его со стороны.
— Там же, где и ваш муж. — У моего спутника был низкий голос. Очень подходящий к его внешности, подумала я.
— Откуда вы знаете, где мой муж? — Я посмотрела на него.
Он словно ждал, когда я повернусь, и тут же накрыл меня своим взглядом.
— Я провожал их сегодня утром.
— Правда?.. А я не нашла в себе сил встать в пять часов…
— Вы не любите раннее утро?
— О нет. Не представляю, что могло бы заставить меня встать раньше девяти утра… кроме трудовой дисциплины.
— А рассвет над морем?
— Я люблю только закаты… В любой точке горизонта.
— Вы только поэтому не поехали с мужем в горы?
— Не только. Я не люблю гор.
— А море?
— Море я предпочитаю всему на свете.
— И карнавалу?
— В первую очередь. Карнавалы и цирк я даже в детстве не любила.
— Тогда, может быть, пойдем на море?
— С удовольствием.
— На городской пляж или на дикий?
— Я не знаю пока диких пляжей, мы здесь впервые.
— Это не близко.
— Я хороший ходок и никуда спешу.
Мы шли почти молча — трудно было разговаривать, пробираясь по узким скалистым тропам, — и минут через тридцать вышли к небольшой лагуне: крутые берега, желтый песок и множество кустов, торчащих из расселин.
— Осколок рая… Возможно, один из последних, — сказал мой спутник.
— Очень похоже, — сказала я.
Я попросила его дать мне возможность переодеться в купальник.
Он сказал, что в раю не носят купальников, и вообще, море и солнце нужно принимать в обнаженном виде.
— Я еще не настолько свободна, — сказала я и добавила: — Увы.
— Ваше «увы» вселяет оптимизм. — Он посмотрел на меня и впервые открыто улыбнулся.
— Моя дочь сказала бы то же самое.
— Ваша дочь воспитывает вас в духе отказа от условностей и прочей чепухи, мешающей жить здесь и сейчас?
— Откуда вы?..
Мое лицо, вероятно, отразило неподдельное удивление.