С мамой бы поговорить. Но не отсюда же!..
Он решил все же позвонить, чтобы напроситься на поздний разговор — мама полуночница, но кто знает, какие планы у нее на сегодня?
— Ма, привет… Я от Боба, новоселье празднуем. Где папа?.. Привет ему. Поболтать хочу. Нет, не сейчас… Ничего не случилось… Ну правда, все в порядке. Ты сегодня поздно?.. К вам с ночевкой? Классная идея! Хотя нет, мне завтра рано на работу, а от вас далеко. Я позвоню, как приеду. Целую. Пока.
Он откланялся в одиннадцать. Предлог более чем уважительный — завтра утреннее дежурство в стационаре, а значит, в семь тридцать он должен быть на месте и в халате.
Наташка, которой Боб наверняка успел рассказать о несчастье, постигшем их друга, смотрела на Глеба, как на больного.
— А что Женя?.. — спросила тихо она.
— Замечательная девушка. Ее будет кому проводить?
— Ее–то проводят, — вмешался Боб, — а вот ты не пожалел бы.
Дома Глеб был около полуночи. Искать Голос было поздно. Он набрал родителей. Трубку взял папа, рассказал Глебу про статью в «Огоньке» на тему последних достижений в области медицины и сказал, что отложит ему почитать, очень полезная информация.
Потом Глеб выложил маме все как есть. И про Женю тоже. Мама сказала:
— Я тебя понимаю.
Потому Глеб и звонил ей. Он не ждал советов в чистом виде. Ему нужно было мнение человека, которому он безоговорочно доверял. И понимание — именно такое. Мама даже предложила помочь ему в поисках.
— Ведь ты на работе, — сказала она.
— А как же ты ее узнаешь? — спросил Глеб.
Мама засмеялась:
— Уж будь спокоен, в этих вещах я разбираюсь, не мой ли ты сын?
— И вправду, — сказал Глеб. — А Боб решил, что я сбрендил.
— Его проблема, — сказала мама.
— Но ты ведь так не думаешь?
— Конечно нет, сынок. Подожди–ка минутку… — В трубке сначала затрещало, потом зашуршало. Потом мама зашелестела страницами и сказала: — Слушай.
И она прочла Глебу стихотворение Роберта Рождественского про объявление в аэропорту Орли.
Глеб стонал и рычал.
— Отпечатай мне, ладно? — сказал он. — Я Бобу в нос суну.
Засыпая, Глеб все старался представить себе Лицо того Голоса. Чего он только не рисовал в своем богатом воображении!
Потом он погрустил о своей первой большой любви. Было это… на четвертом курсе, когда он подрабатывал медбратом в детской поликлинике.
В пустом коридоре плакал мальчик лет трех. Плакал очень тихо, но так горько, что Глеб понял: это не капризы. Он разбирался в детских плачах — то был плач смертельного отчаяния.
На вопрос, где мама, мальчик показывал пальчиком в конец коридора и принимался плакать еще горше.
Глеб сперва решил: подкидыш. Приемы все окончены, даже полы в коридорах вымыты, а сам он собирал карточки по опустевшим кабинетам.
Потом подумал: а вдруг с мамой что–нибудь случилось, в туалете, например, упала, потеряла сознание, ее унесли, и никто не знает, что в коридоре поликлиники остался сын.
Он попытался взять мальчика на руки и спуститься с ним вниз. Но тот мотал головой и хлопал ладошкой по скамейке, на которой сидел. И всхлипывал так, что сердце Глеба разрывалось на части.
Появилась заплаканная мама мальчика. Глеб пошел провожать их и узнал печальную историю о неудачном замужестве, скандалах в семье и вытекающих из всего этого последствиях.
Как Робин Гуд, доблестный рыцарь Айвенго, Дон Кихот и прочие образы воплощенного благородства, вместе взятые, Глеб решил спасать мальчика, которого звали Митя, и его маму, которую звали Лена.
Мама Глеба поддерживала его как и чем могла и спустя несколько месяцев, была согласна принять их в свой дом — как семью сына. Папа не был в восторге, но не сопротивлялся, уважая чувства своих слегка не от мира сего ближайших родственников.
Почему его возлюбленная не хотела официального развода, Глеб узнал гораздо позже. Как, впрочем, и многое другое, что повергло его сначала в шок, а потом в долгую депрессию. Любовь продлилась около года, но оправлялся он от нее больше двух лет. У него и по сей день сжимается сердце, когда он вспоминает Митьку, которого полюбил, как родного, и с которым подружился, как редкий папаша способен дружить со своим сыном. Лену он тоже любил — ведь она была мамой Мити. Одно утешение, что все они уехали вместе с неудачным мужем и отцом далеко и навсегда — иначе не отсох бы Глеб.
Первый вечер не дал результатов. Голос не объявился.
Зато позвонил Боб и сказал, что Женя спрашивала о Глебе: подробности его жизни, интересы и так далее.
— Ну что, мужик, будешь гоняться за синей птицей или на землю спустишься?
— Можешь издеваться сколько влезет.
— Ладно, подождем, когда пройдет блажь. А Жене скажу — заболел.
— А Жене скажи, что в степи замерз. Лучше всю правду и сразу.
Прошло две недели. Мама начала отговаривать Глеба продолжать поиски.
— Ты допускаешь, что мог вставить палец не в соседнюю цифру, а через одну? Подсчитай тогда, сколько комбинаций получается в этом случае. И еще: ты подумал, что у нее может быть семья… что она может оказаться просто невесть кем… Ты же не скажешь: я хочу связать жизнь с вашим голосом! Подумай, малыш.
Еще месяц Голос не обнаруживался. Но и ни один номер нельзя было исключить.
Басовитый дядька стал подозревать свою жену: вероятно, Глеб замучил его звонками с последующим отключением. Однажды тот взял трубку и, не рявкнув свое обычное «слушаю», сказал: «Иди, хахаль твой опять ломится». Глеб замер. На другом конце провода раздалось еще более прокуренное и пропитое «алле». Но у них, возможно, есть дочь, соседка… да кто угодно. Не мог он снять этот номер с дистанции.
Он испытывал муки совести оттого, что, вероятно, вносит разлад в дома своими звонками. Но найти Голос Глеб был готов любой ценой.
Два номера хронически не отвечали. На них возлагались особые надежды: хозяйка уехала, дома никого не осталось, значит, она одинокая. О том, что она могла уехать с мужем и пятерыми детьми, он старался не думать.
Два раза он встречался с Женей. По ее инициативе. Они сходили в кино, поужинали в ресторане, погуляли.
Когда Глеб в первый раз проводил ее до| дому, она сказала, что пригласить его на чашечку чая не может. Он сказал, что при всем желании не согласился бы: его рано утром ждут страждущие дети.
Во второй раз Женя спросила: не хочет ли он пригласить ее. Но у него был трудный день, а завтра — снова ранняя работа…
Боб сказал, что Женю Глеб теряет, пусть опомнится, пока не поздно, лучше пары он не найдет, что он псих и не лечится, и добавил пару непечатных выражений, что было великой редкостью для их отношений.
Пришла весна. Впереди маячил отпуск и двадцать девятый день рождения.
Женя больше не домогалась Глеба.
А он никак не мог забыть этот дивный тембр и невероятные модуляции: «Да?..» — и все, и нет Глебушки. И продолжал обзванивать всех своих абонентов, изредка допуская какую–нибудь случайную комбинацию из посторонних цифр. Если бы теория вероятности имела для него хоть малейший авторитет, он давно бы бросил это занятие. Вот и мама советует…
— А ты бы бросила? Ну, честно! Бросила бы?
— Бедный мой малыш… — сказала мама. — Ты в отпуск едешь?
— Не знаю… А ты что скажешь?
— Отгадай с трех раз.
— Хорошо, поеду.
— К Наталке?
— А куда же?
И он уехал на все три недели к папиной сестре в Крым. Купался, загорал, ловил с дядькой рыбу в море. Отдохнул, загорел… Отвлекся. Но Голос не забыл.
Вернулся за два дня до выхода на работу и стал накручивать диск телефона. И прокуренная тетка, и все остальные были на местах.
Неожиданно ответил один из двух безнадежно мертвых доселе номеров.
— Да?.. — Женский голос.
Другой, но что–то едва уловимое в интонации… Или ему мерещится? Глеб опешил. Он так долго искал, что забыл, с какой целью.
— Говорите, вас слушают.
— Добрый день…
— Добрый день. Алло, говорите. Вам кто нужен?
И Глеба понесло. Мамина школа: если хочешь, чтобы тебя поняли, будь предельно искренним и не пасуй, а посмеются — будь прозрачным, не обращай внимания.
— Мне нужен, — сказал Глеб, — голос молодой женщины, который я однажды услышал, неправильно набрав номер друга. Только, пожалуйста, не думайте, что я хулиган или маньяк…