Впрочем, уйти Грэм все равно пока не смог бы, даже если бы очень сильно захотел. Ходить он начал только еще через месяц, сильно хромая, шипя от боли и опираясь на палку, сделанную для него новым другом. Проковыляв по дому пару дней, Грэм отчетливо понял, что лекарь был прав — от хромоты ему не избавиться. Ноге досталось крепко. Осознание своей будто бы ущербности повергло его в такую меланхолию, что Брайану пришлось все начинать сначала и потратить целый месяц, чтобы только вызвать на разговор. Все это время Грэм ходил мрачный как туча, пытался что-то делать по дому и жутко злился, когда его уговаривали отдохнуть. В конце концов Анастейжия поняла, что лучше позволить ему чем-нибудь заняться, и стала давать ему несложные поручения.
Скоро Грэм ходил уже без палки, хотя и сильно хромал. Это его невероятно злило. До сих пор в его жизни главными в жизни были ловкость и быстрота, а теперь он стал медлителен и неуклюж. Он не знал, куда деть себя, и умница Анастейжия придумала занять его чтением. Она принесла из дома и как бы между прочим подсунула ему роскошно изданную книгу. А когда услышала, что он не умеет читать, очень убедительно удивилась. "Хочешь, я тебя научу?" — спросила она, невинно улыбаясь. "Хочу", — бухнул он.
Учить его оказалось невероятно сложно. Если бы не железное терпение и кротость Анастейжии, она отказалась бы от этой затеи. Когда у Грэма что-нибудь не получалось, он начинал злился, психовал и бросал занятия на некоторое время. Анастейжия спокойно пережидала его вспышки раздражительности и снова принималась за объяснения, потому что дикое упрямство заставляло Грэма снова и снова возвращаться к незаконченному делу. К тому же он никогда раньше не видел книг, да еще рукописных, и был очарован этой удивительной вещью. Он все время думал, сколько времени потрачено на ее переписывание, и никак не мог понять, кому это могло понадобиться…
В благодарность он тоже попробовал кое-чему научить Анастейжию, и показал ей несколько фокусов и забавных трюков, которые умели проделывать все его знакомые мальчишки. Девушка пришла в восторг, но повторить фокусы ей не удалось — все падало у нее из рук, и она путалась в пальцах. Впрочем, она не огорчалась, и они весело провели время.
Потом Грэм начал помогать Брайану в мастерской, куда его удалось пристроить, и время на чтение у него больше не оставалось. В мастерской ему, пожалуй, и понравилось бы, если бы не мастер, который гонял работников, не жалея, и вообще отличался дурным нравом. Но и в мастерской Грэм долго не задержался, поскольку скоро встретил своего отца, а Брайану пришлось срочно уезжать из Наи.
Грэм стал замечать, что Брайан глядит мрачнее обычного, а Анастейжия нет-нет, да и пригорюнится. Это было на них не похоже, и Грэм стал исподволь расспрашивать друга. Брайан отмалчивался, что его поначалу обижало, а потом начало тревожить. К этому времени — а прошло уже более полугода, — он привязался к молодому человеку, как к старшему брату (хотя ни за что в этом не признался бы), и все его горести принимал близко к сердцу. Грэм попробовал было подступиться с расспросами к Анастейжии, но она только грустно улыбалась.
Терпением он никогда не отличался, и играть в молчанку ему быстро надоело. И он решил взять Брайана измором. Тот отговаривался какой-то ерундой, но когда Грэм психанул — мол, что за свинство, имеет он право знать, что происходит или нет? — неохотно сдался. Беда, им грозившая, на первый взгляд, была не слишком серьезной: их связь с Анастейжией могла вот-вот раскрыться. Сначала Грэм пожал плечами: ничего нового он не услышал. Но тут Брайан добавил, что Анастейжия ждет ребенка, и Грэм все понял. Строгие родители наверняка заинтересуются, от кого понесла их дорогая дочь, не состоящая по молодости лет в законном браке. Выяснив, от кого, они уж конечно не обрадуются. Брайану грозило обвинение в совращении благочестивой девицы и заточение в крепость, а то и смертная казнь. Неизвестно, что сталось бы с Анастейжией после этого но, скорее всего, ее спешно выдали бы за кого-нибудь замуж, чтобы прикрыть грех. У девушки, впрочем, из головы не выходила история матери Грэма, и она заранее терзалась, представляя подобную судьбу для себя и своего нерожденного еще ребенка. Ее родители, пожалуй, способны были бы проклясть ее и выгнать из дома, выкажи она непокорство.
Брайан, скрутив в себе тоску, судорожно обдумывал возможные варианты выхода из сложной ситуации. Но пока лучшее, что пришло ему в голову, это вместе с Анастейжией покинуть Наи и бежать куда-нибудь подальше, может быть, даже в Истрию.
В это-то время Грэм наткнулся вдруг на своего отца — или, вернее, тот на него сам наткнулся.
Грэм сопровождал Анастейжию на рынок; она отправилась покупать продукты для Брайана. Грэм помогал нести корзины и приглядывал, чтобы не утащили кошелек, — сам-то он отлично знал, как это делается, и мог уследить. Впрочем, воришки даже не пытались к ним подобраться, поскольку Грэма еще хорошо помнили и бывшие друзья, и нынешние недруги. (Поправившись, он уже не раз выходил на улицу и, конечно, встречал старых знакомых, в том числе и Роджера. При случайных встречах он, как решил заранее, делал вид, будто их не знает. Мальчишки тоже проходили мимо, отворачиваясь. Один только Роджер выказал удивление, когда встретил Грэма — охромевшего, озлобленного, но ничуть не испуганного, — но только кивнул и тут же растворился в толпе. Больше они не виделись.)
На обратном пути им встретился вельможа верхом на вороном коне. Неизвестно, что ему понадобилось на рынке, но народ расступался перед ним, кланяясь и глазея. Возможно, он просто срезал дорогу, и короткий путь проходил как раз через рынок. Грэму не было дела ни до вельможи, ни до причин, побудивших его поехать через рынок; его внимание было приковано к великолепному черному жеребцу, поэтому он не поднимал голову и не мог видеть, с каким удивлением его разглядывает всадник. Зато Анастейжия смотрела на нобиля, не отрываясь, и не могла поверить глазам: у мужчины было узкое смуглое лицо и грачиный профиль, совсем как у Грэма, только глаза были черные, а не синие.
Нобиль, несомненно, тоже заметил и оценил сходство. Он резко натянул поводья, и вороной заржал, норовя встать на дыбы. Чтобы избежать его копыт, Грэм шарахнулся в сторону, корзина соскользнула у него с руки, перевернулась — и овощи посыпались на мостовую. Грэм, ругаясь сквозь зубы, на четвереньках бросился собирать их. Вельможа спрыгнул с седла и в растерянности встал над ним.
— Чтоб тебе провалиться, болван! — в сердцах сказал Грэм, не поднимая головы. — Можно, наверное, смотреть, куда прешь!
— Простите, я не хотел пугать вашего слугу, — помявшись, обратился вельможа к растерявшейся Анастейжии. И опустился на корточки рядом с Грэмом, чтобы помочь.
— Слуга? — вскинулся Грэм, чья мальчишеская гордость, в то время чрезмерная, была задета.
— Он не слуга, — пролепетала Анастейжия.
— Простите, — повторил вельможа. А Грэм уже вовсе забыл и про картошку, и про цветную капусту, и про оскорбление — как завороженный, он разглядывал лицо вельможи. Оно казалось страшно знакомым, только он никак не мог сообразить, где его видел, и это выводило его из себя.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил нобиль.
— Как назвали, так и зовут, — огрызнулся Грэм, стряхнув оцепенение, и выпрямился во весь рост. Те овощи, которые он не успел подобрать, все равно погибли в рыночной толчее, под ногами прохожих.
Вельможа тоже встал и отряхнул замшевые перчатки. В прорезях на пальцах сверкнули перстни.
— Мне хотелось бы поговорить с тобой, — мягко и почти кротко сказал он. — Это можно?
— Мне еще корзины отнести надо, — нелюбезно возразил Грэм и потянул за рукав Анастейжию, глаза которой так и прыгали изумленно с его лица на лицо незнакомца. — Пойдем, что ли…
Но вельможа, ведя коня под уздцы, двинулся за ними.
— Я мог бы помочь.
— Сам справлюсь.
— Простите его, сударь, — виновато вставила Анастейжия.