душе пело, потому что я была дома. И через двадцать или тридцать минут я увижу маму, короля Онирэна, Шилль, Лирнэйн и Илэма с Рэбером. Сегодня я буду в самом прекрасном городе во Вселенной. Войдя в город, я почувствовала странную тяжесть на сердце. Что-то внутри говорило: Оэгрэс изменился. Оглядевшись, я смогла увидеть перемены. Большинство окон были закрыты занавесками, а на улицах почти никого не было, кроме редких прохожих, шедших торопливым шагом. Никаких ярмарок там, где они обычно бывали в это время года, никаких гирлянд из фонариков над домами, никакого уюта. Вместо приветливых жителей и ухоженных улочек, синеющих в ночи деревьев и аромата цветов меня встретило чувство одиночества и запустения. Что-то было не так. Да, среди этих синих каменных стен и оживлённого, вечно весёлого города затаилась тьма. Внезапно, прервав тишину, над моим ухом раздался зловещий звук. И только секунду спустя я поняла, что это всего лишь ворона; но в этой мрачной тишине её карканье прозвучало так, что я перепугалась. Вздрогнув от неожиданности и поёжившись, я ускорила шаг и пошла по выложенному из идеально гладких массивных камней тротуару, вдыхая ночь уже без наслаждения, а словно пытаясь уловить в воздухе знакомый запах; но в городе пахло только холодом и пустотой. Моя усталость начала сказываться на моём состоянии, а беспокойство начало усиливаться и ещё сильнее мне досаждать. Что же здесь было не так, что я упустила? Раздумывая над этим вопросом, вскоре я решила, что лучше всего будет спросить у Онирэна или мамы. Я сорвалась на бег снова, несмотря на изнурённость. Волосы налипали на взмокшее лицо, и я раздражённо смахивала их рукой. Я перебегала с улицы на улицу, заглядывалась на знакомые дома и постепенно гаснувшие огни, хотя обычно в такое время жизнь в городе не останавливалась, а закипала с новой силой. Терпеть не могу, когда чувство беспокойства овладевает мной и не даёт спокойно оценивать ситуацию. У меня не было причин для беспокойства — это и твердила себе я. Но, глядя на тёмный, зловеще тихий город, я снова начинала паниковать. И когда я добежала до замка, изрядно уставшая не столько от бега и долгого пути, сколько от сильного волнения, я уже не так радовалась громоздким, достающим почти до неба башням замка вблизи, и не так радостно колотилось сердце, когда я коснулась холодных кольца высокой дубовой двери. Перед тем, как расступилась немногочисленная стража, мне показалось, что они теперь следят за всем усерднее и их лица выглядят гораздо серьёзнее, чем было раньше. Раньше… Раньше стража выставлялась скорее для красоты, ведь никто не хотел нарушать покой королевской семьи, жившей в замке. Люди, живущие в этом месте, казались для остальных жителей Эндеса богами. Но я была уверена, что богиней среди них была только одна женщина. У остальных же были недостатки. Я продвигалась по лабиринту тусклых коридоров с высокими потолками и множеством совершенно одинаковых дверей и замирала, слушая приглушённые голоса из-за стен. В замке были люди. Меня приветствовали с усталыми лицами, со стёртыми следами улыбок, с безразличными глазами. Я хотела бы спросить, что случилось, но почему-то язык не поворачивался. Но я не могла сослаться на позднее время и на довольно тяжкую работу в королевском замке, ведь всё же я чувствовала сильные изменения в поведении каждого. Онирэн, в отличие от ребят — Шилль, Рэбера, Лирнэйн и Илэма — не спал, ведь он частенько до утра пил какой-нибудь бодрящий напиток и, усердно разлепляя себе глаза, плохо видевшие от недосыпа, и продолжал писать и чертить, разговаривать с мамой, которая тоже любила погулять до рассвета. Эти двое — самый лучший король Эндеса и самая лучшая мама на свете, неразлучные приятели, вечно болтали часами, забывая про все свои обязанности. А вот остальные ребята из королевской семьи любили лечь часа в два ночи и спать до обеда. А я хотела побыть и с теми, и с теми, и поэтому ночью шаталась и мешала маме с Рэном, а потом просыпалась и первым делом бежала гулять с ребятами по ярмаркам и фестивалям, которых был полон город. Я вспомнила и вновь представила образы всех, кого любила в этом замке — рыжая Шилль, обожающая милашества и тёплые объятия, почти мой ровесник Рэбер, парень с кристально чистыми голубыми глазами, для которого сражения и боевые искусства были смыслом жизни, Лирнэйн, сестра-близнец Онирэна, такая же черноволосая и стройная, как её брат, но по характеру — полная его противоположность: задорная, неугомонная и крайне болтливая, и, наконец, беловолосый и тихий Илэм, который был всеобщим любимцем и идеальным советником. А моя красноволосая мама, ослепительная, добрая, вежливая, воспитанная (я не буду перечислять весь список, пожалуй) красавица и строгий, но справедливый и умный Онирэн входили в отдельную категорию — категорию взрослых. Да, мама была младше Илэма и Лирнэйн, но она вела себя во много раз серьёзнее, чем эти двое. Но я не могу выбрать, какая из этих двух категорий моих родственников мне нравится больше, потому что они все такие разные и каждого я люблю по-своему. Да и вообще глупо делить родственников на категории, но не суть. Мысль о любимых людях наполнила моё сердце восторгом, хотя осадок от странного поведения Эндеса ещё оставался, когда я заходила в просторный кабинет Онирэна с валявшимися повсюду стопками бумаг и книг и несколькими свечами, горевшими на подоконнике и на письменном столе. Из широкого зарешеченного окна открывался потрясающий вид на город высоких и вытянутых к небу домов, и это кидалось в глаза сразу же, как только я заходила туда. И только потом я переводила взгляд на постоянно захламлённый пол и всю ровную поверхность в кабинете, где валялись самые разные документы, рисунки, книги и пустые кружки из-под золотого чая, который Онирэн обожал пить и пил его литрами в любое время. — Рэн? — тихо позвала я, невольно вздрогнув от непривычной пустоты помещения. Откуда-то из-под стола послышались ворчание и вздохи, а потом, с грохотом зацепившись за стол одной рукой, с пола поднялся Онирэн. Стул с высокой спинкой был откинут куда-то в сторону, заняв довольно большое пространство, валяясь на разбросанных листках. — Ну ничего себе, — засмеялась я, — у тебя глаза такие красные. Недосып сказывается? А чего ты под столом спишь? — Онирэн со взъерошенными чёрными патлами волос, ниспадавших на лицо и закрывавших лоб, упёршись руками в стол, покачивался и пытался смотреть на меня, не засыпая при этом. Зрелище он из себя представлял не очень торжественное: нахмуренные брови и мятый синий костюм, щетина на его лице и чётко очерченные бледные скулы, особенно выраженные при свете свечи придавали ему крайне измотанный вид. Он никогда не выглядел таким уставшим. — А где мама? Я ну очень хочу с ней повидаться. Надеюсь, она не выглядит такой же, как и ты? — не обращая внимания на отсутствие ответа со стороны Рэна, продолжила тараторить я. Я представила маму в таком виде — усталую, с красными отёкшими глазами, взъерошенную и не совсем осознающую, что происходит, но тут же отбросила такие мысли, так как мама всегда была хорошо одета, причёсана и ухожена, не взирая ни на что. Её багровые волосы всегда ниспадали на плечи изящными локонами, а в её серых глазах отражались энергия и любовь. Я вспомнила о том, как мама была невероятно прекрасна, когда мы вместе с ней и с Онирэном встречали рассветы, распивая ароматный золотой чай из отборных огненных цветков, и мне так сильно захотелось увидеть эту поистине невероятную женщину, что моё сердце подскочило от ожидания предстоящей встречи. — Гхм-гхм, — специально кашляла я, ожидая, что ответит Онирэн. — Доброе утро. — В ответ Онирэн резко и шумно выдохнул сквозь зубы, опустив глаза в пол, и выпрямился, медленными движениями белых рук поправляя плащ и рубашку. — Когда я смогу увидеть маму? — повторила я, глядя в упор на короля, вновь поднявшего взгляд мутных голубых глаз на меня. Но он смотрел как будто бы сквозь меня, на свет, идущий из коридора благодаря не до конца закрытой двери. — Завтра, на похоронах, — хриплым и мрачным, до ужаса пугающим безжизненным голосом ответил Онирэн и, как ни в чём ни бывало, принялся поднимать стул, кряхтя при этом и вздыхая. Застыв, я стояла на одном месте, покачиваясь от шока. Кого это собрались хоронить? — В смысле? — В смысле что твоя мама мертва, — покончив со стулом, сказал Онирэн и плюхнулся на сиденье, подперев лоб рукой. Мы оба молчали минут пять, и я всё не могла поверить, как такое могло случиться. — Что с Эндесом? — наконец спросила я тоже почему-то севшим голосом, устремив взгляд вдаль, на спящий город за решёткой высокого окна. Мои губы начали дрожать. — Война, — совсем погрустневшим голосом ответил Онирэн, и его голова всё сильнее приближалась к поверхности захламлённого стола. Он отчаянно боролся с сонливостью. — А мама… как же мама… она… — На этих словах я остановилась и заплакала. Слёзы текли по лицу, горячие, как кипяток, и я смахивала их дрожащими руками. Я упала на коленки и потом села на пол, не прекращая рыдать. Так я сидела, наверное, бесконечность, и сидела бы ещё дальше и плакала бы всё громче и громче, срываясь на отчаянный крик, но меня остановил голос Онирэна: — Извини. Я сам не могу смириться с этим. Тебе просто надо переждать и прос