одными пирожными. Её огненные красные волосы изящно ниспадали на острые плечи, а на ней было бежевое летнее платье, которое очень ей шло. Она обнимала меня в ответ тонкими бледными руками, а я дышала прерывисто и боялась выдать своё волнение, находясь под такой надёжной защитой в объятиях родной матери. Она была для меня крепостью, спасением от всех проблем, она была для меня такой сильной и непостижимо красивой и грациозной женщиной, что каждый раз у меня перехватывало дыхание, как только я видела её. Каждый раз как в первый раз - я осторожно подбирала слова, с уважением глядя на неё в упор и каждый раз подмечая аквамариновую чистоту её больших глаз. И только потом, когда она заговаривала в ответ, я могла осознать, что общаюсь не просто с самой прекрасной девушкой (она действительно была похожа на юную девушку) в королевской семье, а со своей мамой. Разве могло быть такое неуклюжее, громоздкое и абсолютно бесхарактерное с мутными маленькими глазами и вечно удивлённым лицом существо быть дочкой самой Ауроры? Я до сих пор не знала, как такое получилось. Я - ошибка природы. Но даже такую, странноватую, капризную, без хороших манер и не отличающуюся от обычных детей решительно ничем, меня любили здесь. Особенно мама. И она была для меня чуть ли не божеством. И в то же время она была моим единственным лучшим другом. Единственная, кто говорил: «У тебя получится». А остальные просто снисходительно улыбались. Но она верила по-настоящему. С ней я даже чувствовала себя какой-то особенной, будто бы мама любит меня больше остальных... Да, так и было. Она любила меня больше всех. Она любила Эндес, любила людей в нём - отдавая всё сердце этой бескорыстной любви. Но меня она... она любила горячо, как самого надёжного друга. Она как будто бы знала, что на меня можно положиться. Я действительно была особенной рядом с ней. ...От неё пахло уверенностью. Она надела мне на голову свой венок, который был сплетён её искусными пальцами из самых красивых цветков ромашек и розовых лилий, но сваливался с моей головы. Я с благоговением приняла его у мамы, надевая венок так, чтобы он крепко держался на лохматой макушке, и благодарно, как преданный хозяину щенок, уставилась в глаза очаровательной Ауроре. Этот момент был для меня будто коронация, будто посвящение в кого-то. Венок Ауроры, надетый тебе на голову её руками, означает то, что для неё ты - особенный. Я и была особенной. Была. ...Я медленно приходила в себя, и в сердце постепенно усиливалась тупая боль, и в носу отчаянно кололо, а на глаза наплывали слёзы и скатывались по бледным холодным щекам. Я уже не могла дышать ровно, глядя на своё отражение, и в голове была только мама, мама, мама. ...Я видела, как люди плакали, я очень часто это видела. Я считала, что каждый цвет обозначает определённое чувство. Когда тебе больно - в глазах всё становится красным, когда ты ушиб коленку, то ушибленное место покрывается кровавыми капельками багрового цвета. Кровь означает боль. Я видела много боли, страдания нищих на улице, я видела, как мама плакала на похоронах короля, как Эндес был погружён в траур, и видела коронацию Онирэна. Я видела, как в лице Рэна отражалась боль даже спустя несколько месяцев после смерти его отца. Рэн должен был нести тяжкое бремя, и это было ему не по силам, но он справлялся, заставляя себя и мучая, не спал сутками. Его глаза были красными. Его костяшки были красными, а лицо - бледным. Белый означал для меня отсутствие эмоций. Он был в смятении. Я понимала это по оттенкам одежды, которые он носил, по цвету его лица. Я видела боль каждого, глядя на цвет. Я слышала боль каждого в голосе. Я чутко прислушивалась к каждому звуку, к каждой ноте, я различала цвета с невероятной точностью. Я знала всё, что происходит в этом мире. Но лет с девяти мой дар пропал, и я предпочла радоваться жизни, несмотря ни на что, просто решив, что жизнь не стоит того, чтобы обращать внимание на боль. В девять лет... что же было в девять лет?.. Не так важно. Хотя... в девять лет... Я вообразила себе, что раз Аурора любит меня больше всех, значит, что я лучше остальных. А потом меня отдали в эндесийскую гимназию для одарённых детей - Онирэн считал, что посмотреть на других детей будет полезно. Я и посмотрела. Они все были одинаковыми. Как я. Почему Аурора не любила их так же сильно? Потому что они не были её родными детьми, вот и всё. Мой дар - это чепуха, смеялся Рэбер. Я убедилась в этом. Эндес - вечно счастливый мир, утверждал Онирэн. Несмотря на все невзгоды, жители переживут это всё. И снова Эндес будет великим миром. Вечно счастливым. Значит, никакой боли нет. Мне всё это кажется. Эндес счастлив, всё в нём хорошо. Он непобедим. И войну переживёт. И снова станет великим... А моя сила... моя сила - чувствовать холод камней в руинах? Аурора пыталась скрыть от меня, что я не могу улавливать дух Эндеса, что я ничем не отличаюсь от других детей, кроме как тем, что родилась в этой семье? Но я ведь всё ещё чувствую Эндес. Точнее, теперь я по-настоящему его чувствую. Мама не могла врать. Нет, нет. Лучше я буду врать себе о том, что я чем-то могу помочь своей родине, чем-то предотвратить войну. Так будет лучше. ...Я приходила в себя, глядя на цвет белков, который был ярче, чем мои непричёсанные волосы, свалявшиеся в комья. Я снова чувствовала в себе способность слышать запахи, нюхать цвета и пробовать на вкус звуки. Потому что я снова почувствовала боль. ...Мама мертва. Я думала, что чувствую Эндес. Но это не так. Я не воспринимала его боль, я не видела мрачные лица. А они были такими всегда, просто спрятанные под масками деланной радости. Такова природа моего мира. Но страдания не должны быть катастрофой, отнимающей у тебя жизнь. Страдания - часть жизни. Отвергая их, ты отвергаешь неотъемлемую часть бытия. Поэтому мне просто нужно было успокоиться и остановить слёзы. Я переживу. Я всё переживу, думала я, ведь мама учила меня быть сильной и говорила, что я вырасту такой же, как и она. Поэтому я должна пройти через страдания, чтобы не подвести маму. Я думала именно об этом, пока надевала тёмно-синее платье из шкафа (я ненавидела платья, но делать нечего, ведь мне просто нельзя ходить здесь в поношенной одежде, как бы я её ни обожала) и закрывала окно. Жёлто-серый рассвет окрасил город в совершенно иные цвета, никак не похожие на цвета того города, каким он был час назад. Город просыпался. Но люди не выходили на улицы. Ветер становился сильнее, хотя обычно он затихал к утру. Я кое-как расчесала волосы и осторожной поступью выбралась за дверь, вдохнув тёплый по сравнению с ветром в комнате воздух, и оказалась в знакомом, но всё ещё не до конца заученном лабиринте. Коридорные переплетения всё ещё казался огромным, а я в нём - маленькой мышью. Я шла к покоям Онирэна. Я точно знала, что он, даже если не спал нисколько, должен встретить рассвет. Онирэн точно был на балконе и держал в руках кружку любимого чая. Я слишком хорошо его знала. Дверь в его покои была открыта. Кровать - не застелена, на столе лежали толстенные книги по истории других миров и карты, ветер шастал и здесь, метался между высоким потолком и адски холодным каменным полом, не прикрытым ковром. Срывал со стен записки, непонятно как и непонятно зачем прикреплённые туда. Онирэн сидел на широком балконе и смотрел вдаль, сидя на табуретке и попивая чай. Всё так, как я и предполагала. Только одежда на нём была не повседневная, а такая, словно он собрался на какой-нибудь приём или мероприятие. Я просто встала рядом и несколько минут мы молчали, глядя на небо, с этой стороны ещё не окрашенное лучами солнца. - Как убили маму? - без интонации спросила я, не повернув головы. - В битве. Я даже не увидел, кто это был. Когда всё закончилось... Я... Мы... увидели её тело, - прохрипел Онирэн совсем севшим голосом. Он был одет относительно прохладно: начищенные до блеска чёрные сапоги, такого же цвета брюки из тонкой ткани, идеально чистая синяя рубашка (пиджака на нём не было: видимо, собирался надеть позже) и накинутый на плечи его любимый парадный чёрный с золотым плащ. На его лице не было ничего. На моём лице тоже, должно быть, не было видно ни одной высохшей слезы, и глаза уже давно снова стали обычными - холодно-голубыми, мутными. - Понятно. Когда похороны? - Я так хотела расспросить его, где остальные, как Эндес, что случилось, с кем кто воюет, и грустно ли Онирэну тоже, но я не могла. В горле плотно засел комок. Я говорила отрывистыми фразами. Как и Онирэн. Значит, ему тоже было не по себе... Мягко говоря. - В лазурном часу у башни Феникса. - Я покачала головой. Вот зачем Рэн так нарядился. Уже через четыре часа нам нужно быть Идеальной-Классной-Совершенно-Не-Подающей-Вида-Королевской-Семейкой и стоять с каменными лицами на похоронах моей мамы, подавать всем пример и говорить красивые пафосные слова. Онирэн опять будет произносить речь о том, как он сожалеет, речь, полную пустых слов и абсолютно безэмоциональную. Я представляю, что творится у него в душе, когда он со спокойным видом и нарочно сделанной лёгкой печалью говорит что-то на похоронах. Ему наверняка хочется оборвать эту глупость и заорать: «Да разве можно передать словами то, что я чувствую сейчас?!» Я видела, как он борется с собой. Я знаю заранее, как всё будет. Онирэн отчаянно пытается носить маску мудрого