- О дайте вздохнуть,
Разбейте мне череп и грудь разорвите!
Там черви, там змеи, - на волю пустите!
О дайте мне тихо, навеки заснуть!
Не поймешь: то ли дайте мне волю, то ли выпустите из меня, изгоните беса! - настолько эти значения сливаются в порыве к свободе, и очередное беснование жертвы становится прологом к кровавым пирам гайдамаков, вырвавшихся из-под контроля власти и разума. Связав социальный бунт с инстинктивным, подсознательным взрывом, Шевченко ближе других подошел к "Двенадцати" Блока и стихийным поэмам Хлебникова "Настоящее", "Горячее поле"...
Между прочим, знатоки удивляются, откуда у Шевченки, почти не жившего на Украине и не занимавшегося этнографией, такое проникновение в миф, в древнейшие пласты народных поверий. Можно полагать, его иррациональная природа изначально была отзывчива на все эти веяния. Также и народ (фольклор) Украины, не исключается, глубже нас сопряжен с первобытны-ми токами и образами подсознания, отчего касания сказки, возможно, переживаются здесь более внятно и непосредственно, как живой, получаемый в психическом опыте факт. Подтверждение тому, помимо Шевченки, - Гоголь...
Я не знаю другого поэта, кому бы так поклонялись - в массе, словно святому, обливаясь слезами, как в церкви, заскорузлые мужики, перед иконой-портретом, в полотенцах, на потайном юбилее, в каптерке, хором, как Отче наш: - Батьку! Тарасе!..
На вопрос о христианстве, Евангелии - с оскорбленным лицом:
- Почему апостолы - не украинцы?!
Какой ветер! Столбы пыли смерчем носятся по земле.
- Дидько свадьбу справляет.
(Дидько - чорт на Западной Украине. Дидько - нельзя сказать старику, обидится.)
Сборы в дорогу. Прощания. Последние встречи. Последние книги. Книги тоже уезжают по разным лагерям, и хочется их дочитать, пролистать, сделать выписки, вырезки. Следовало бы спокойно обойти в одиночестве зону, прощаясь с углами, которые были ко мне так добры. Не сумею. Очень уж людно. В такие часы рекомендуют читать Плутарха. Но неплохо и Византийские хроники. Образы и фон совпадают, мешаются, спорят. Сутолока, беготня, негде сесть. Много слов, прощальных речей. Сегодня проснулся в пять, чтобы поспеть с Византией.
Странная реплика, из которой следует, что зло - во спасение, очищает душу. Но не путем покаяния или наказания, как можно думать, а в самом преступлении - выход:
- Я свое зло согнал, и теперь спокоен, и не жалею. А то бы век на душе лежало.
Я вспомнил Г. - тот же психологический тип. Отсюда опять получается, что душа вроде что-то постороннее человеку. И душа у нас хорошая, когда мы плохие.
Много вырезок накопилось за эти годы. Этнография, археология. Куда уложить эту кипу? Бушлат я брошу. Все равно на три года не хватит. Табор. Вспоминаются тюбетейки, которые были в моде в начале 30-х годов. Носили их в столице деловые, бритоголовые люди. В пошив, говорили, идут безхозные ризы с церквей. Сколько в той тюбетейке пересеклось эпох и народов!..
27 июня 1969.
В "Истории" Марцеллина о гуннах сказано: "Все они отличаются плотными и крепкими членами, толстыми затылками и вообще столь чудовищным и страшным видом, что можно принять их за двуногих зверей или уподобить сваям, которые грубо вытесываются при постройке мостов".
В архаическом искусстве вообще, при безразличии к индивидуальным чертам, отчетливее видны родовые, этнические, возрастные признаки. Как в иконописи, вдруг обнаружилось, грудные дети представлены вернее и правдивее Рафаэлей, подменявших Младенца трехгодовалым купидоном. Как в русских матрешках точнее Репина воссоздан собственно русский тип лица. И чем больше встречаю в жизни иноплеменников - готических немцев, ассироподобных армян, - тем виднее истинность древних искусств, понимавших природу как род и корень. В свете свай Марцеллина, на которые походили гунны, становится очевиднее и какое-нибудь Идолище Поганое, списанное с живого татарина. Татары в оценке средневековой Европы (Альберик, XIII в.) выглядят так же, как Идолище в глазах былинного богатыря ("Голова у него - что люто лохалище" и т.п.):
"Голова у них большая, шея короткая, весьма широкая грудь, большие руки, маленькие ноги, и сила у них удивительная. У них нет веры, они ничего не боятся, ни во что не верят, ничему не поклоняются".
Глядя на поезд: так вон оно, оказывается, что значил Змей Горыныч! Когда он весь в огнях извивается по холмам.
Искусство одержимо таким чувством реального, какое и не снилось людям практической жизни. Для них - для всех нас в дневном свете - отдаленного прошлого не существует. Мы знаем отвлеченно, что были когда-то готы и гунны, но в сущности в это не верим. Искусство - верит.
...Меня временно поставили ночным сторожем. Лучше работу трудно придумать. Стерегу железо, которое никто не берет. По каменной эстакаде скачут большие лягушки и при виде меня немедленно обращаются в камень. Лопают больших черных жуков и далеко упрыгивают друг от друга, как не заплутаются?..
Мне вспомнилась мышь на одиннадцатом лагпункте. Она сидела на подоконнике, когда я вошел ночью в пустую курилку и включил свет, и заметалась, не помня, как слезть оттуда, и, хоть я не двигался, побежала в ужасе прочь по горячей батарее, обжигая лапы, пока не сверзилась кое-как в свою нору.
- А всего хужее, что ничего не скушаешь. Если б мясокомбинат или кондитерская. А то - одни железяки!
- Ремонтируй эти машины - они не пожалуются.
- Бревнотаска.
- В шахте у человека развивается характер мечтательный.
- Мужик лаял на трактор.
- А контейнеры волнистые - как на сопках Маньчжурии.
- Сорвал нарезку на сердце.
Мужики говорят о моторах - сколько тонн, лошадиных сил. С той же серьеностью они обсуждали когда-то, во сколько пудов была палица богатырская или меч-кладенец.
- Радиационные установки такие. Посылают волну. А оттуда возвращается уже сфотографи-рованная. И все объекты у них уже налицо.
- Работа на открытом объекте.
- Работал баландёром.
- Работала по легкой атлётике.
- Работала в вакантной для меня должности поваром.
- Пока меня не благоустроют на работу.
- Нет, ты пойми! Работает без каких-либо физических усилий!
(Чудодейство машины)
- А это - металл! притом холодный металл! и он - вращается!..
(С вытаращенными глазами - по поводу машинного холода)
Саркастически - о машине:
- Она визжит, как поросенок...
- Не каждая баба такая капризная...
- В двадцатом веке все механизировано. Только спариваются вручную.
- Нервотрепалка.
(Нервотрепка)
- Дуборезка.
(Морг)
- Электроуничтожалка.
(Фантазия)
- Ты читаешь журналы, читаешь газеты, читаешь все, что для человека предоставлено. Скажи, что такое наука? Наука - це дизеля, це компрессора, це трактора. Це книга и все такое.
- Почему я должен слушать ученого? Он такой же - как я!
- Он - ученый человек. Но - хороший.
(Трудно ученому быть одновременно хорошим!)
О Пугачеве один мужик сказал с восхищением:
- Темный человек парализовал грамотных!
...Для рассеяния читал Стивенсона. Любопытные случаются вещи: то, о чем много думаешь, вдруг приходит само. Так уже бывало - с Пушкиным. Ничего нет, а нужные справки, цитаты сами являются, откуда не ждешь. С потолка. Так и сейчас. Я где-то слышал, что у Стивенсона есть "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда", и, услышав одно название, стал к нему ревновать и рваться душой: само название, казалось, что-то обещает, какая-то в нем слышалась тайна. Спустя месяцы, узнаю - у какого-то мальчика здесь имеется пятитомник. А я и не знал, что издали. Спрашиваю про Джекила - такого, отвечают, нет. Ну я и мечтать перестал. И вот открываю очередной том и глазам не верю: "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда!" (умеют эти англичане звуки подбирать - мурашки по коже). История и впрямь замеча-тельная. Правда, я почему-то на большее рассчитывал. Но и на том спасибо. И в ней нашлась страница, давно уже меня поджидавшая, с тем чтобы узаконить одну догадку.