Многие древние традиции, проявляющиеся в фольклоре, живут в нас негласно и потому проявляются, что поддержаны изнутри нашей организацией, об устройстве которой мы не отдаем себе отчета, ну а древние в этом знали толк. Иначе не понятна стойкость этих традиций, существу-ющих, как пишут исследователи, с первобытных времен. Они бы просто не сохранились. Если бы они не поддерживались нашей нынешней психикой, уже не опирающейся, правда, ни на какую логику, ни на какие обряды, но тем не менее значащей и подсказывающей неслышно, что нужно, а что нельзя, - мы бы не помнили ни сказок, ни песен. Но природа сильнее доводов разума, и мы даже в официальном порядке шьем для покойников тапочки и приносим им цветы на могилку, хотя давно уже не пытаемся их оживить своим подношением, и поем о море и на море.
Ночь, когда родился Пророк, была необычайной:
Солнце еще не вставало, но мир уже озарило сияние.
Когда младенцем Пророк однажды от обиды заплакал,
Пришла от Господа весть, что плакать ему нельзя.
- Там, где одна слезинка из глаз твоих упадет,
Трава не сможет расти, земля иссохнет.
Исполняя волю Господню, он плакать перестал,
Лишь устами своими шептал: - Ла ила илла-л-ла.
Я начал собирать чеченские песни, по-видимому еще не записанные. Они несколько напоми-нают духовные стихи, арабская традиция мешается с местными преданиями и обычаями. Они удивительны несвойственными обыкновенно песне сложностью и гибкостью психологического рисунка. Все движется на полутонах и оттенках, и песня как бы поворачивается в своем течении, меняя значения, при монотонности общей мелодии, в которой господствует хоровое начало - с лирическим, однако, акцентом.
Следует учесть, что этот религиозный эпос, живой до сего дня и весьма обширный, разветвленный, обнимающий душу народа, складывался в Дагестане не ранее прошлого века, когда идеи ислама возродились в огне Шамиля. То есть почти на наших глазах происходит становление жанра, удаленное у других народов в необозримые времена.
Выспрашивая имена и детали, чтобы не ошибиться в смысле изложенных здесь событий, я почти не отходил от подстрочника и лишь немного упорядочил текст переложения - в надежде, что поэзия подлинника лучше сохранится в необработанном виде.
Когда Великого Пророка приблизилось время кончины,
Призвал, говорят, он к себе своего асхаба Билала,
Сказал он ему: - Настало время моей кончины,
Созови-ка в мечеть всех моих верных асхабов.
И Билал по его слову созвал это славное братство,
Объявив, что Пророк в мечеть их к себе приглашает,
С плачем асхабы собрались по его слову в мечети,
Читая молитвы и к Господу Богу взывая.
И став на то место, где всегда молитву читал он,
Пророк сказал им, к Господу Богу взывая:
- Жалел я вас, как жалеют отца и мать,
И как сестра страдает о брате, страдал я о вас*.
* Говоря но-нашему, Пророк свою любовь к ученикам сравнил бы с любовью родительской, но в Чечне любовь к отцу и матери стоит дороже, чем - к детям. И особенно почитается сильной и высокой любовь сестры к брату.
Скоро я преставлюсь, добрые мои асхабы.
Должен, любя вас, сегодня я с вами проститься.
Пусть теперь тот, кого я в жизни обидел,
Встанет и возьмет с меня долг - до наступления Судного дня.
Тогда встал, говорят, верный асхаб Укашат,
Сказав Пророку: - Мы были на Газавате,
Когда ты меня ударил. Если бы дважды и трижды
Не объявил ты нам свою просьбу, я бы не спросил с тебя долг.
И Пророк послал своего асхаба Билала,
Чтобы сходил он к Фатиме и принес ему розгу,
Фатима, услышав такое, заплакала, жалея Пророка:
- Кто посмеет себя ублажать, спрашивая долг с моего отца?!
И Билал-асхаб, говорят, передал розгу Пророку,
Пророк эту розгу передал асхабу Укашату,
И сказал Укашат: - Ты ударил меня по голому телу!
И Пророк тогда заворотил на спине рубаху.
Встал тогда Абу-Бакр, встали Умар и Усман,
И было ими сказано: - Если ты ударишь Пророка,
Кто тогда наши возмущенные сердца успокоит?
За старую обиду свою ты рассчитайся с нами.
Встали Хасан и Хусейн, и было ими сказано:
- Мы - сыновья Али, рожденные Фатимой.
Если нас ты ударишь, месть твоя совершится.
Долг получи ты у нас - чего тебе больше?
Тогда встал сам Муртазал-Али, и было им сказано:
- Если ты ударишь Пророка, кто наши сердца успокоит?
Если ты ударишь Пророка, куда ты сам денешься?
Вот за тело Пророка наши тебе тела!
Встал тогда Укашат, и было им сказано:
- Кто бы мог помыслить тебя ударить, Пророк?!
Стыд этот взял я на себя, убоявшись ада,
Дабы зрелище твоего тела святого спасло меня в будущей жизни.
Поражаюсь, как много мне дали отец и мать и как далеко продолжается их тихая жизнь во мне, пускай и не прямо. Как существуют в памяти какие-нибудь Жигули, Озерки, где они жили до моего рождения, никогда не виданные, да и бессмысленно, и уже неотвязные. Вспоминается храп отца - как охрана. Слыша его, я чувствовал себя защищенным. И запах его - охрана.
Сверхъестественно толстые, как морковины, пальцы. Взглянув на них какие грузы?! Но если белые и холеные - с толстой кожей? Но если - у тщедушного, у сморщенного словно философ-конторщик? Что исполнялось этими пальцами. Каждый - как хобот. При небольшой, в общем, ладошке...
...Предсказания обманывают гадателей, поскольку в расстановке событий те не принимают в сознание возможности проявления какой-то новой, не учтенной еще совершенно силы и опериру-ют знакомыми, актуальными именами. У Светония значится, что царствование Веспасиана (чей путь к императорской власти начался с Иудеи) было предуказано.
"На Востоке распространено было давнее и твердое убеждение, что судьбой назначено в эту пору выходцам из Иудеи завладеть миром. События показали, что относилось это к римскому императору; но иудеи, приняв предсказание на свой счет, возмутились, убили наместника, обратили в бегство даже консульского легата, явившегося из Сирии с подкреплениями, и отбили у него орла".
Забавно, как каждая сторона принимает благоприятные знаки на свой счет, в то время как во всемирной истории речь, вероятно, шла о незаметном тогда выдвижении нового царства - Христа. О том же у Тацита - по случаю осады Иерусалима Титом - читаем:
"Над городом стали являться знамения, которые народ этот, погрязший в суевериях, но не знающий религии, не умеет отводить ни с помощью жертвоприношений, ни очистительными обетами. На небе бились враждующие рати, багровым пламенем пылали мечи, низвергавшийся из тучи огонь кольцом охватывал храм. Внезапно двери святилища распахнулись, громовый, нечело-веческой силы голос возгласил: "Боги уходят", - и послышались шаги, удалявшиеся из храма. Но лишь немногим эти знамения внушали ужас; большинство полагалось на пророчество, записанное, как они верили, еще в древности их жрецами в священных книгах: как раз около этого времени Востоку предстояло якобы добиться могущества, а из Иудеи должны были выйти люди, предна-значенные господствовать над миром. Это туманное предсказание относилось к Веспасиану и Титу, но жители, как вообще свойственно людям, толковали пророчество в свою пользу, говорили, что это иудеям предстоит быть вознесенными на вершину славы и могущества, и никакие несчастья не могли заставить их увидеть правду".
Но каков самоуверенный, просвещенный Рим! И каков этот голос: "Боги уходят" - перемещение центров, культур и путей истории, начинающееся всегда - с храма!
...Что за сон привиделся мне вчера! Резкость в ощущении цвета и запаха оставляет уверен-ность, что в душе у нас выстроен дом, где давнопрошедшие образы сохраняются, как в музее, способные в любой момент оживать и возвращаться на прежнее место, продолжаясь уже вне времени, вне пространства, так что даже страшно таскать за собою этот запас. Цвет был зеленый, прозрачно-зеленый, похожий на камень, на кристалл, - чистый кусок затвердевшего цвета, излучавшегося у тебя из очей, но представленного теперь в каком-то отдельном значении - цвета. А следом за тем, безо всякой связи, тоже как абсолютное качество, приснился запах отца, столь отчетливо слышимый, что я его сразу узнал и подивился во сне точности ощущения, которое по памяти сейчас я не смог бы воспроизвести наяву. Неожиданность не в сюжете, подсказанном, по всей вероятности, моими дневными мыслями и письмами к тебе, но - в фактической очевидности образа и беспримерном соответствии этого призрачного материала - действительности. Если ду-ша прочнее вещей и держит их в себе так крепко, то, может быть, вещи тоже никогда не умрут?..