Выбрать главу
Обертки, бутылки, остатки усеяли почву, Дремала кассирша в малюсеньком темном окне. Стоял пассажир пораженный и видел воочью Тот документальный, которому место во сне.
Стоял монумент кирпичу — темно-красная башня, Картавый приемник луженую речь щебетал, Загадочный пьяница спал на газете вчерашней, Таинственный трезвенник бодро монетки считал.
Часы жестяные висели и зря не ходили, Глядели с высот на джинсовую деву в цвету. И тяжкою тенью дорожную пыль холодили Ряды тополей, оставляя перрон на свету.
Стоял пассажир, промеряя очами округу, И раковин слуха касались волна за волной. Но поезд оттуда уже приближался по лугу, А поезд туда ожидался с вечерней луной.
Еще раз те два окоема успели впериться, Еще подивился — и вот уже тает вдали. Ах, стрелочник стреляный, где ты, воробышек-птица, Виновник и путаник праведной нашей земли?..

«Что за игра — то вслепую, то втемную...»

* * *
Что за игра —                       то вслепую, то втемную... Видно, Земля наша — место укромное, угол медвежий полуфантастических троп, где то по лбу, то в лоб. Сами-то мы — то ли люди, то ль нелюди, ряженых рой по сугробу из святочных лет, призраки чьей-то натасканной челяди, чудь допотопная, имени-звания нет. Что мы тут мыкаем, в кущах и пущах разбуженных? Дюж по гужу, пробирается вдаль аноним. Посвист былин заглушает звон вилок за ужином. То ли бьют склянки, а то ли бутылки бьют в дым... Что за театр! —                          то салют, то пожарища... Не по чужим — по карманам своим                                                    не нашаришься в поисках решки на алый трамвай, едущий в рай. Все мы сударики, субчики, все мы голубчики, все мы соколики, местная фауна, людь; ты полюби меня, любушка влюбчива, ты припади ко мне с горя на счастье на грудь. Что за дела, моя жизнь?!                                      То чадит,                                                    то не клеится, то нам приспичит тонуть, то взбредет полыхать. Ты полюби меня, сокол ты мой,                                              помереть-то успеется, дай мне хоть с поезда или с перрона платком помахать. Что за околица, граждане, что за обочина, что за окраина, милые, света, что ль, край? В небе луна, точно                              осьмушка                              краюшки                              сосредоточена, посеребрен всякий барак, каждый сарай. Что за игра, извини, — сами не поняли: вроде как в жмурки,           может, и в шашки,           может, в буру. В алом трамвае в рай продвигаемся по миру — по небу; а на часах                 десять часов,                 двадцать веков,                 тридцать минут,                 и часовой на юру.

Чародей

(Поэма)

Не в силах разобраться — где начало, Принуждена рассказывать с конца. Итак: по лесу ехала карета. Итак: был час вечерний, лес сосновый. Она и он в карете — в париках Напудренных. Он, как всегда, при шпаге, Она — рассеянна, бледна, в лиловом. Он говорит ей:                        — Помнишь ли того Иезуита, что встречал нас в М.?.. Мы с ним беседовали о лекарствах, Он говорил о средстве от чесотки — Отвар в моче из пихтовой коры. Он ошалел, бедняга, от жары, Все спрашивал меня: «Не надо ль Тебе какого яду?»
Она молчит и слушает его, Лицом не выражая ничего, На руку опершись и глядя грустно, Как бы стараясь рассмотреть его, Запомнить ли, улавливая нечто, Что проступает на щеках, на лбу Или на вышивке камзола, Чтобы потом пропасть. И невпопад: — Ах, голова болит. Ах, у меня Она побаливать взялась с тех пор, Как ты... как я... как вазой я была Фарфоровой в оранжевый цветочек. Мне кажется, ты переколдовал!
В окне на облако плеснул огонь Зари вечерней. И звезда одна Уже горит в зените. Ночь в пути.
— Ты превращал меня во что попало: В кариатиду, в яблоню, в опала Туманный блеск и в чей-то сон чужой. Сама я не своя среди людей, Все дни мои смешались, чародей, Сместились города и страны. И я теперь доподлинно забыла, Когда мы встретились? И где? Начало — было ль?
Он, с полувздохом: — Кажется, в саду... Ты помнишь — тень, и сад почти в цвету? — Она: — Я помню... Ты позвал: «Аржиль!» И я забыла, что звалась иначе. Теперь мне имена менять — легко... Но то... В саду был старенький колодец, И песик желтенький, такой уродец, Скамья... качели... белый сад пустой... — Да что с тобой, да что с тобой, постой, Не надо так, ну перестань, вот плакса... Чего тебе? Собаку? Будет... такса, Болонка, страхолюдина... кто хочешь... Аржиль, скажи на милость, С чего бы ты, голубка, взбеленилась? — Прости... — Да не за что прощать! Но и уволь от слез-то, ради Бога! Какая тут унылая дорога; Она тоску нагнала. Лес да лес, Сушеный, реденький; чуть мхом подсеребрило, Да рыжие грибы, что медные монеты, То там, то сям... Куда как веселее по равнине Катиться от деревни до деревни! Или возвышенность возьми: с холма на холм Дорога льется, мир как на ладони, То церковка мелькнет из пресмешных, То заскучавшая усадьба; Холм в папоротнике, в сосне, в осине, В орешнике. А на пути — ключи, И среди них — волшебные, конечно, С живой водой да мертвою водой. Есть ключ, в котором горе можно смыть,