Выбрать главу
А есть такой, что радость, как румянец, Сведет со щек... Встречаются пруды: Тот — в празелени, в патине и в прели, Полуживой, из редкой черной бронзы, Ужасный, тусклый; а его сосед — Вместилище прогулок и бесед Дурашливо серьезных водомерок. А третий пруд — пристанище куста, Что ухитрился забрести в середку; В четвертом обитает карп зеркальный, А в пятом — пара маленьких русалок, Охотниц до лапты или до салок, Растрепок и болтушек; пруд шестой Приманчивее прочих — весь в кувшинках, Чьи корневища спят, как крокодилы, На илистом, коварном, вязком дне; Кувшинок видят лилии во сне, А те их — наяву... Но пруд седьмой... Но ты еще со мной... — Что говоришь ты?! — Я? Стихи читаю. И сбился. Да; в седьмом пруду живут Единорог, дракон, грифон, и аспид, И василиск; последний — тварь и плут, Он ночью кукарекает и застит Хвостом своим соседям белый свет. У аспида, бедняжки, вянет ухо, А также хвост; Грифон суров и прост: Рвет перья из груди, романы пишет Когтистой лапой, ни черта не слышит, А также знать не хочет ничего. Дракон лежит на дне, и у него Тоска: он лишний среди прочих, Он вымрет сам, — возможно, к данной ночи, — Три головы его принадлежат К трем разным философским школам, В три заблуждения впадает он, А выпасть ни из одного не может, Безвольный, бедный, ненормальный, тихий, Как, впрочем, все философы и психи, И всеми презираемый дракон... Вот ты и засмеялась... — Калиостро, Скажи, а сам ты видел василиска? — Аржиль, он подошел ко мне так близко, Как ты сейчас... Ох, не визжи! — А кто страшней из них на вид, скажи? — Химера, милая; на сон дурной похожа. Ужаснейшая рожа. — Химера? — По правде говоря, она Напоминает чем-то кавалера, С которым мы повздорили вчера. — Но кажется, он был хорош собою... — О, что-то новое, клянусь судьбою Своей! Ты прежде харь не замечала Смазливых; он понравился тебе?
Не догадался я! Я превратил бы Тебя в какой-нибудь предмет — к примеру, В кисет... или в премиленькую трость... И подарил ему; и с Богом, с Богом! И я не упражнялся б тут со слогом, А ехал бы в покое и в тиши. — О, Калиостро, не греши... — Ты произносишь это имя странно. — Из всех твоих имен оно одно Произносимо; прочие — чужие, Мне их не выговорить, ваша честь. Не гневайтесь. — Пора и вкусом мне твоим заняться, Аржиль, а то придет пора расстаться, И выберешь такого дурака... — Не мог бы ты передохнуть, пока Я слово вымолвлю? Я слушаюсь тебя; я от людей С тобою прячусь; ставлю ногу в стремя, Одевшись по-мужски; ночей не сплю; Я все терплю Безропотно, все слушаю, что скажешь, А о таком мне слушать не прикажешь! — Не ты ли разговор и завела? — Я призраком и деревом была, Я в ад ходила, как того хотел ты, Я плакала, как ты, и пела, если пел ты, И если я... — Смотри, Аржиль, комета... — И если... — Полно. Не гляди так грозно. Но если говорить серьезно, — Вчерашний человек — ведь он из тех, Кто жизнью не своей живет... — Мне холодно... — Я обниму тебя. — Как — не своей? — Теперь тебе теплей? — Да, чародей, тепло... О, корни под колеса... — Ох, дурочка, слеза еще у носа, Последняя, беглянка... Сам себя Знать должен человек как никого, Знать должен суть свою и сердцевину. А знает не всегда. И жизнью не своей, Не свойственной ему, живет порою, Из трусости, из корысти, — кто как... Такие люди иногда всесильны Становятся, как будто в них и впрямь Две жизни, две души и две судьбы; Но это ненадолго, дорогая, Обычно все они кончают плохо. Природа за себя умеет мстить, И час приходит должный, и она Берет свое. — Скажи, куда мы едем? — Ты прежде так не спрашивала, детка, Чего сейчас тебе взбрело? Куда? Бежим, Аржиль! — Ты что же так смеешься? — Я не смеюсь. — Но мне твоя улыбка Видна — вон зубы заблестели, вон Глаза блестят... — Глаза блестят и зубы... Ты так бы описала волка, если б Он выскочил на лунную дорогу! Которой мы сейчас с тобой, Аржиль, Бежим... но полно, полно... Смотри — какие облака... как волны У отмели, гуляют у луны... Усни, усни, и ты увидишь сны. Блик от воды запляшет на щеке, И ты в цветок влетишь на светлячке, И ты в огонь вглядишься у камина, И не забудь мне дочку или сына Из рощицы за ручку привести. Спи, милая, Господь меня прости...
Итак: был час ночной и лес сосновый. И на его плече она спала. А где-то позади еще одна карета И семеро верхом. Их видел Чародей. Сквозь ночь их видел он на расстоянье. Он мог их запросто пересчитать. Их было семеро — не восемь и не пять. Он знал их всех в лицо. Он знал того, в карете. Он их видал без света и при свете. Ей было суждено проснуться на рассвете. Ему рассвета было не видать. Она спала без стона, без зазренья, Она спала, — Аржиль, его творенье, Поверившая всем его словам, В которые не верил он и сам. Они катились, у виска висок, Две тени рядом — локона и рока. И звезды были чересчур высоко, А сосны были словно из досок.
«Никто не звал меня — я сам себя позвал, Вовлек в игру, которой до меня И вовсе не было. О, самозванство! В тебе как бы охота и неволя; Неволи больше... не был волен я... Зато теперь час платежа и штрафа За все дурачества — за эти дни — за графа... А, кстати, интересно, как ему Живется?»
Он выглянул в окно; через стволы И сучья, исцарапана, бледна, Как бедная жена после скандала, Луна плыла. И все не выплывала. Он улыбался, глядя ей в лицо. Блестело на руке его кольцо В узорах и с молочным сердоликом. Ночная птица с устремленным ликом Куда-то пронеслась.