Я бросился к двери. Ее, естественно, заклинило. Но ведь я вампир. Плевать на всех этих политиков, которые запрещают говорить это слово, которое «оскорбляет честь и достоинство». Пусть они придумали термин «вторая раса», но ведь суть от этого не изменилась. Я открыл дверь в шлюз вручную. Сломал пружину. Закрывать ее пришлось так же. Камеру заполнил воздух, и дверь в коридор открылась. Все, что могло разбиться, было разбито. Я рыскал по базе; как голодный волк по лесу. Комнаты Окигена, Стеновой и Кота, располагавшиеся в этом крыле, были пусты. Разрыв пошел прямо по центральному залу. Меня не оставляла страшная мысль о том, что в момент катастрофы они все находились именно в этом зале.
Потом я нашел капитана. Его накрыло генераторным блоком в деформированной части базы. Я вытащил тело капитана и отнес в его каюту. Ему я уже ничем не мог помочь, но еще был шанс, что кто-то остался в живых.
Уже почти ни на что не надеясь, я включил приемник и услышал в нем срывающийся голос Дины:
— Капитан, капитан! Вы меня слышите? Меня зажало в лабораторном отсеке. Комната деформирована, но утечки воздуха, кажется, нет. Мне нужна помощь. Капитан!
— Эйна,— мой голос сорвался от волнения.
— Вэйнар. Вэйнар, где капитан?
— Нет. Его... нет,— я услышал, как она всхлипнула,— Успокойся. Объясни мне, где ты, и я приду за тобой. Слышишь? Низа и Иван с тобой?
Опять всхлип.
— Эйна, возьми себя в руки,— рявкнул я. И это подействовало.
— Я в лаборатории А-4. Низа и Иван были в А-2. Ее разорвало... У меня нет скафандра. Тут в полу люк на третью палубу. Если в ней нет утечки, то ты сможешь передать мне скафандр этим путем.
В ее голосе была почти мольба. Казалось, она не верит в то, что я приду за ней. Пожалуй, я ее удивлю.
Пробираясь через горы покореженного металла, я дважды чуть не угробил скафандр, но все обошлось. Моя каюта оказалась до такой степени сплющена, что попасть в нее не было никакой возможности. Только сейчас я осознал, что там остался мой запас «жизни» в виде пакетов с кровью, которыми меня снабжало Управление Обороны, являющееся куратором «бойцов».
Я вытащил Дину из лаборатории, но самостоятельно идти со мной обратно она не могла. Я почти нес ее. Она все время спотыкалась и за все цеплялась. Скафандр раз десять оказывался на грани разгерметизации. Но все-таки мы добрались до правого крыла.
Здесь Дина дала волю эмоциям. Я не останавливал ее истерику, пока она сама не успокоилась.
— Если мы сегодня не выйдем на связь, за нами прилетят через три дня. Все будет...
По тому, как она застонала, я понял, что сказал что-то не то. Оказалось, что Низа ремонтировала антенну и сообщила Центру, что выйдет на связь через три дня. Это означало, что за нами прилетят не раньше, чем через семь дней.
Я просчитал все ресурсы, собрал в баллоны воздух из всех целых кают и изолировал одну комнату, ближайшую к выходу. Дина наблюдала за моей работой с полной апатией, абсолютно безразлично выполняя все, что я говорил. Это было лучше, чем истерика, но начинало раздражать. Некоторые баллоны были без дозатора, и я не мог точно сказать, сколько там воздуха. Наверное, это было хорошо — Дина не могла все просчитать и окончательно отчаяться.
Первый день прошел в работе. Собирали воздух, мекали еду и воду. А на второй мы остались наедине со своими мыслями. Мы сидели на полу в разрушенной комнате и молчали. Тишина сводила с ума. Порой казалось, что любой звук способен взорвать воздух, как водородная бомба.
Дина страдала от тишины даже больше, чем я, но не решалась заговорить. Я ее понимал.
В конце концов бомбу взорвал я:
— Дика.
— Что?
— Мне кажется, что ты меня боишься. Тишина. Неужели не ответит?
— Я тебя не боюсь,— она говорила медленно, выделяя каждое слово. Как будто себя убеждала, а не меня.
— Тогда почему ты не общалась со мной в течение трех недель?
— Я тебя не боюсь. Просто не понимаю.
— Не понимаешь? Я сам себя не понимаю... А чего не понимаешь ты?
— Почему ты стал... таким. Это как-то... неправильно.
— Согласен.
Она посмотрела на меня с удивлением.
— Ты согласен, что это странно? И не можешь объяснить, зачем ты это сделал?
— А зачем человек летал на Луну? Зачем строил города на Марсе? Зачем колонизирует Тритон?
— Но ты же не... — Она замолчала и опустила глаза.
— Договаривай. Я не... человек?
— Ну где-то так.— Она смотрела в сторону. Боялась посмотреть мне в глаза.
— Я родился человеком. Я был человеком до двадцати семи лет. Этого мало, чтобы понимать людей?
— Наверное, этого мало, чтобы люди поняли тебя. Мы снова замолчали. Я не знал, что сказать.
На этот раз взорвалась она:
— Где ты жил?
Мы говорили. Говорили долго и много. Обо всем. Она спрашивала — я рассказывал. Потом спрашивал я.
Она сидела напротив меня. Я чувствовал в ней опаску и поэтому не подходил ближе.
Но она уже не боялась говорить.
Около семи она уснула прямо сидя у стены. Я накрыл ее покрывалом. Я надеялся, что она будет спать долго. И главное — спокойно.
В четыре утра она с криком проснулась. Ей приснился кошмар. По тому, с каким ужасом она посмотрела на мам, я догадался, кто был ее ночным страхом.
Она заговорила только в шесть:
— Похоже, я действительно тебя боюсь.
— Почему?
— Таких, как ты, люди боялись еще с тех времен, когда Земля считалась плоской.
— Но ведь я никого не убиваю. Это раньше вампирам приходилось убивать. Сейчас меня снабжает... тем, что мне необходимо для жизни, правительство.
— Кровью.
— Кровью. Я не воплощение средневекового зла. Пойми это.
— Стараюсь.
— Я спасал людям жизнь. Я шел туда, куда не пройдет ни один андроид, и вытаскивал живых. Я отказался от обычном жизни, чтобы стать более полезным всему человечеству.
— Красиво. Только ты стал таким ради себя. Ты хотел под воду. Ты хотел на Марс. Ты хотел побывать в открытом космическом пространстве.
— С чего ты все это взяла? — Я действительно обиделся. Так вот что она обо мне думает! — Как ты можешь судить о том, чего не знаешь? Ты думаешь, я мечтал о том, чтобы моя кожа была цвета бумаги, а в моих жилах могла течь только чужая кровь? Ты говоришь с человеком, которого в океане не трогали голодные белые акулы. Я для них — падаль. Ты меня судишь. Ты знаешь, почему я пришел ко второй расе? Мой отец погиб на обычном плановом вылете, сгорел заживо в кабине, за заклинившей дверью. Выгорела проводка, и автоматика отключилась. А в их команде не было ни одного «бойца», и некому было открыть эту дверь. Я — робот. Робот, который не ломается. Там, где я буду, за закрытой дверью не погибнет ни один пилот, которого дома ждут жена и сын....
Впервые в ее взгляде не было страха. Только удивление и сочувствие:
— Извини меня,— она снова отвела глаза.
В тот день мы больше не сказали ни слова. Я сам не понимал, как мог все ей рассказать. Этого не знал никто, кроме матери.
Утром третьего дня я узнал, что такое жажда. Кажется, Дика только сейчас поняла, что я занимался сбором только воздуха, но не крови. Три дня назад я не насытился полностью. Отложил. Теперь организм требовал своего, а дать ему было нечего. Я опять увидел в ее глазах страх.
Глаза застилала серая пелена. Мне казалось, будто в моих висках стучит кровь, хотя этого никак не могло быть. Теперь пришла моя очередь отводить глаза.
Дина все поняла сама. Она начала говорить. Кажется, она рассказывала мне стихи. Потом детские сказки. В момент, когда я почти потерял контроль над собой, я услышал даже несколько формул из ее магистерской работы. И я вернулся.
Даже если вы когда-либо хотели пить, есть и спать одновременно, вы все равно не поймете, что испытывает голодный вампир. Его разум начинает гаснуть, застилаясь красной пеленой. Он слышит стук чужого сердца, и со временем ему начинает казаться, что оно бьется в его груди. И в момент, когда он осознает, что это не так, со скрежетом распахиваются ворота сознания, и он ощущает непреодолимое всеобъемлющее желание это сердце забрать. Вырвать из чужого тела и вложить в свое, чтобы хоть на несколько ударов, почувствовать теплый ток крови в венах и услышать стук в груди. Хоть на мгновение. И любую чужую жизнь за это мгновение...