— Присаживайтесь, Семен Тимофеевич. Вот самовар, вот чай… Через пару минут я к вашим услугам.
Скоков отпустил Решетова, прошел к столу и сел на табуретку. Осторожно сел, ибо всего в каких-нибудь двадцати-тридцати сантиметрах от него пружинисто покачивались груди-дыни.
Девица резким движением головы откинула свалившиеся на лоб волосы, посмотрела на Скокова. Заинтересованно посмотрела, изучающе, как доктор на впервые появившегося в его кабинете пациента.
— Екатерина Матвеевна.
— Бывшая учительница литературы, а ныне — девушка по вызову, — бесстрастно добавил Гриша.
— Почему бывшая? — возразила Екатерина Матвеевна. — Я и сегодня преподаю.
— Простите, что?
— Сексологию.
— А с литературой завязали?
— Маленькая забастовочка: зарплату четвертый месяц не выдают.
— Пика, — сказал Гриша. Они играли в преферанс с болваном.
— Трефа.
— Здесь.
— Бубна.
— Здесь.
— Знаете, на что мы играем? — спросил Гриша Скокова.
— Понятия не имею.
— Я хочу, чтобы она преподавала не сексологию, а литературу.
— Врет он все, — улыбнулась Екатерина Матвеевна. — Просто ему понравилось спать со мной. Семь пик!
— Здесь.
— Играй.
Гриша открыл прикуп… Семерка и туз. Масть — пиковая.
— Девять пик!
— Деньги к деньгам идут, — вздохнула Екатерина Матвеевна. — Закрылся?
— И тебя, дочка, закрыл. — Гриша взял ручку, быстро произвел подсчет и торжественно объявил: — Катенька, ты проиграла мне тысячу и одну ночь! А тысяча и одна ночь — это почти три года. Так что три года ты не имеешь права мне изменять.
— В таком случае все эти три года ты должен меня содержать.
— Кто ж откажется содержать учительницу литературы! — Гриша хлопнул себя ладонью по широкой груди. — А пока… как договорились: раздевайся и — в парилку. Чтобы была чистой, как девственница!
— За это надо выпить!
— Выпьем. — Гриша разлил по стаканам коньяк. — За литературу, подруга!
— За любовь! — Екатерина Матвеевна лукаво подмигнула Скокову, медленными глоточками осушила свой стаканчик, затихла и… Сидела она в джинсах, а встала — голая, прошлась вдоль стола, слегка покачивая бедрами и заставляя мужиков любоваться своими длинными, покрытыми южным загаром ногами, круто развернулась, вскинула руки-лебеди.
И, распахнув дверь в парную, скрылась, растаяла. Звенел где-то под потолком лишь ее бархатный голосочек:
— Девки, любите меня! Все! Хором!
Гриша хотел подняться, но Скоков удержал его.
— Не надо. Она специально тебя заводит.
— Вы что, думаете, она мне нравится? — опешил Гриша.
— Думаю, да.
— Ошибаетесь. Я таким образом искореняю проституцию.
— Блажен, кто верует, — усмехнулся Скоков.
— Я верю.
— А как быть с теми проститутками, которые в шахматы играют?
— Ими пусть Каспаров занимается.
Скоков улыбнулся. Ему нравился этот занозистый парень, и он не скрывал этого.
— Гриша, у тебя, наверное, было очень трудное детство?
— Очень! Я с утра пел: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…» А я — дворянин!
— Несмотря на это, я задам тебе несколько вопросов…
— Постараюсь ответить искренне, господин полковник.
Скоков насторожился.
— Откуда тебе известно, что я полковник?
— Семен Тимофеевич, не держите меня за дурака. Когда Машка сообщила, что вы хотите со мной побеседовать, мне, естественно, захотелось кое-что о вас узнать. Я позвонил Спицыну, и он выдал мне необходимую информацию.
— Какую именно?
— Что вы — полковник, бывший работник МУРа, раскручивали в свое время довольно громкие дела, в том числе и картежные, а ныне — директор частного сыскного агентства «Лучник»… Это, так сказать, официально. А неофициально… Блатные держат вас за честного мента.
— Лестно, конечно, но спасибо я им за это не скажу. — Скоков плеснул себе в чай коньяку, сделал глоточек и вытащил из кармана сигареты. — Кто такой Владимир Слепнев?
— Я его биографию не изучал.
— Гриша, я повторю то, что уже говорил твоей жене и твоему другу Решетову: если я это дело не раскручу, то на Петровке подставят вас — тебя или твою жену. Устраивает такой вариант?
— Нет.
— Тогда давай без выкрутасов.
— Хорошо. Только мне не так уж много известно, как вы думаете.
— Что я думаю, я скажу тебе в конце разговора.