Лебедь явно встревожился. Он наклонил длинную белую шею к птенцам и повел их назад в воду, к матери.
— Все за мной! — крикнул он и гордо поплыл впереди, преисполненный грации.
Когда мать решила, что птенцы достаточно поплавали и могут замерзнуть, она вышла на песчаный берег, опустилась в гнездо и кликнула их. Они быстро повыскакивали из воды и зарылись в ее перья греться. Через миг ни одного птенца уже не было видно.
В полдень Сэм встал и пошел назад на стоянку. Увиденное сильно взволновало его. А назавтра они с папой услыхали в небе рокот двигателя и увидели приближающийся самолет Шорти. Они подхватили рюкзаки.
— Прощай, лагерь! Увидимся осенью! — крикнул мистер Бивер, захлопывая дверь домика и дернув ее для верности. Они с Сэмом забрались в кабину самолета и вскоре уже летели домой, в Монтану. Мистеру Биверу было невдомек, что его сын видел, как чета лебедей-трубачей вывела птенцов. Сэм сохранил это в секрете.
«Если доживу дол ста лет, — думал Сэм, — я и тогда не забуду, каково это, когда птенец лебедя развязывает тебе шнурок».
Когда Сэм с папой вернулся домой на ранчо, было уже поздно; но, несмотря на поздний час, Сэм достал свой дневник. Вот что он записал:
Лебеди вывели пятерых птенцов. Они такого грязного серовато-коричневого цвета, но все равно здоровские. Лапы у них желтые, как горчица. Лебедь-папа подвел их ко мне. Такого я никак не ожидал, но сидел тихо-тихо. Четверо птенцов сказали мне «пип». Пятый тоже попытался, но не смог. Он ухватился за мой шнурок и потащил, словно червяка, пока не развязал. Интересно, кем я стану, когда вырасту большой?
Сэм погасил свет, натянул на голову одеяло и уснул, размышляя, кем он будет, когда вырастет большим.
5. Луи
Минуло пять недель, и вот однажды вечером, когда птенцы уже спали, лебедь сказала мужу:
— Ты ничего особенного не замечал за нашим сыном Луи?
— Особенного? — отозвался лебедь. — А чем он отличается от своих братиков и сестренок? На мой взгляд, он совершенно нормальный. Он хорошо растет, прекрасно плавает и ныряет. У него хороший аппетит. Скоро у него начнут расти маховые перья.
— О, на взгляд-то он нормален, — сказала лебедь, — и аппетит у него завидный, еще какой завидный. Он здоровый малыш, сообразительный и плавает мамечательно. Но слыхал ли ты от него когда-нибудь хоть один звук? Слыхал ли ты от него хоть слово? Слыхал ли ты, чтобы он хоть разок пискнул, как другие?
— Никогда об этом не задумывался, — признался лебедь, заметно встревоженный. — Нет, ничего такого не припоминаю.
— Слыхал ли ты, чтобы Луи пожелал нам хоть раз спокойной ночи? Слыхал ли, чтобы он, как другие дети, желал нам доброго утра нежным тоненьким голоском?
— Хорошо, что ты сказала, — нет, не слыхал, никогда не слыхал, — заволновался отец. — Боже мой, куда ты клонишь? Ты хочешь сказать, что у меня неполноценный сын? Если это правда, я буду глубоко страдать. Я хочу, чтобы в моей семье все было благополучно и я мог бы грациозно и безмятежно скользить по глади вод, не обуреваемый в расцвете лет и тревогой и досадой. Отцовство и так достаточно тяжкое бремя. Я не желаю себе дополнительных треволнений, связанных с неполноценностью моего собственного ребенка, не хочу, чтобы с ним было что-то не так.
— Я последнее время присматриваюсь к Луи, — сказала жена. — По-моему, бедняжка не может говорить. Я не слыхала от него ни звука. Наверное, он вступил в этот мир безголосым. Будь у него голос, он бы давно нашел ему применение.
— Но ведь это ужасно! — вскликнул лебедь. — Это же убийственно! Дело очень серьезное.
Жена посмотрела на него с улыбкой.
— Сейчас это еще не очень серьезно, — сказала она. — Но это будет серьезно года через два-три, когда Луи влюбится, а это непременно случится. Юному лебедю непросто найти подругу, если он не сможет протрубить «ко-хо, ко-хо!» и сказать своей избраннице несколько нежных слов.
— Ты это точно знаешь? — спросил лебедь.
— Еще бы, — отвечала она. — Я очень хорошо помню ту весну несколько лет назад, когда ты в меня влюбился и начал ухаживать за мной. Как ты был хорош! Не заметить или не услышать тебя было невозможно. Это было в Монтане, помнишь?
— Конечно, помню, — мечтательно отозвался лебедь.
— Но сильнее всего меня очаровал твой голос — твой чудесный голос.
— Мой голос?
— Да. У тебя был самый чистый, самый мощный, самый звучный голос среди всех молодых лебедей на Красных скалистых озерах Национального заповедника в Монтане.
— У меня?
— Да, конечно. Стоило мне услышать твой низкий голос, и я была готова идти за тобой хоть на край света.
— В самом деле?
Лебедь был заметно польщен похвалами жены. Они подогревали его тщеславие и поднимали его в собственных глазах. Он всегда воображал себя обладателем прекрасного голоса, но, услышав подтверждение тому из уст собственной жены, затрепетал от радости. Поглощенный своей персоной, он даже на миг позабыл о Луи. Конечно, он помнил ту восхитительную весну на озере в Монтане, где нашел свою любовь. Он помнил, как очаровательна была лебедь, как юна и невинная, как она влекла к себе, как была желанна. И тут он понял, что никогда бы ему не добиться, не завоевать ее, если бы он не мог говорить.
— Пока за Луи можно не беспокоиться, — продолжала лебедь, — он еще очень мал. Но зимой, когда мы полетим в Монтану, к нему надо будет присмотреться. И мы должны держаться вместе, пока не увидим, как он справляется со своим недостатком.
Она подошла к спящим птенцам и уселась рядом. Ночь выдалась холодная. Лебедь осторожно подняла крыло и бережно накрыла детей. Они зашевелились во сне и придвинулись к ней поближе.
Отец стоял, не двигаясь, и думал о том, что ему сказала жена. Он был смелой и благородной птицей и уже теперь начал задумываться, как помочь сыну, маленькому Луи.
«Если это правда, и у Луи действительно нет голоса, — размышлял он, — я снабжу его каким-нибудь приспособлением, чтобы он смог производить много шума. Не может быть, чтобы я не нашел выход. Ведь мой сын — лебедь-трубач, и его голос должен быть подобен голосу труб. Но сначала испытаю его и проверю, правду ли говорит его мать».
Ночью лебедю не спалось. Он тихо стоял на одной ноге, но сон так и не пришел. Наутро, после вкусного обильного завтрака, он подозвал Луи к себе.
— Луи, — сказал он, — я хочу поговорить с тобой наедине. Давай отплывем подальше, где мы сможем спокойно побеседовать и нам никто не помешает.
Луи удивился. Он не понимал, зачем папе понадобилось говорить с ним одним, без братиков и сестричек. Однако он кивнул и последовал за отцом, изо всех сил работая лапками, чтобы не отстать.
— Вот мы и прибыли! — объявлял лебедь, когда они достигли верхней части озера. — Как грациозно мы скользим по водной глади, сколько в нас силы и достоинства! Мы удалились от других, и теперь нас окружают дивные красоты: светлое утро, тихое озеро; кругом царит безмятежный покой, нарушаемый лишь сладостным пением дроздов.
«Скорее бы папа перешел к делу», — подумал Луи.
— Лучше места для задушевной беседы нам не сыскать, — продолжал лебедь. — Ибо есть нечто, что я хотел бы обсудить с тобой прямо и откровенно — от этого зависит твое будущее. Нам нет нужды охватывать весь спектр жизни пернатого братства — лишь один жизненно важный аспект занимает нас сегодня, в сей знаменательный день.
«Ах, скорее бы папа перешел к делу», — снова подумал Луи. Он уже начинал беспокоиться.
— Мое внимание, Луи, привлекло одно обстоятельство. А именно: ты редко разговариваешь. По правде говоря, я не припомню случай, чтобы ты вообще произнес хоть слово. Я не слышал, чтобы ты беседовал с другими, сказал «ко-хо», закричал от страха или от радости. Для юного трубача это весьма странно. Пойми, Луи, это очень серьезно. Я хочу послушать, как ты пищишь. Ну-ка, пискни мне что-нибудь!