Очень быстро я поняла, что репетиции гораздо труднее, чем я предполагала, но все же с энтузиазмом «ринулась в бой». Репетировать с Баседжо было подлинным наслаждением. Он предоставлял мне полную свободу, полагаясь на мой талант и интуицию актрисы.
«Чувство сцены» — это своеобразное шестое чувство, заключающееся в умении актера войти в роль, перевоплотиться в своего героя, переживать вместе с ним радость и горе, боль и веселье, волнение и злобу — словом, все психологические нюансы. Этому нельзя научиться: или это чувство есть, или его нет. Как ни старайся, но, если оно тебе не дано, зритель всегда ощутит фальшь.
Повторяю, Баседжо доверял моей интуиции. Быть может, мне помогала музыкальность, и, кроме того, я обладала врожденной способностью к естественной, легкой, искренней, в современном стиле декламации.
Дебютируя, я инстинктивно избегала ложного пафоса, старых, отживших форм исполнения. Я терпеть не могла штампа, избитых эффектов, проявлений дурного вкуса, рассчитанных на то, чтобы угодить публике. Может быть, поэтому я быстро завоевала уважение зрителей, а позднее, в Милане, и признание крупных критиков, таких, как Симони, Поссети, Пальмери, и других.
Итак, я добютировала в главной роли в «Доброй матери» Гольдони; я играла женщину простую, но с сильным характером, порой комичную в минуты вспыльчивости, но в то же время трогательную.
Никогда не забуду премьеру в венецианском театре «Ридотто». Казалось, маленький зал раздвинулся, чтобы вместить блестящую публику, какую можно увидеть лишь на знаменательных, праздничных спектаклях. Был субботний вечер 20 декабря 1948 года.
Но предоставляю слово критику Бартолини, который писал на следующий день в «Гадзеттино»: «Бурные аплодисменты и цветы предназначались редкостной актрисе Тоти Даль Монте, которая с честью выдержала испытание в трудной, но богатой красками роли сестры Барбары».
Понятно, что и моих товарищей ждал большой успех. Баседжо, игравший старого волокиту, как всегда, был бесподобен. Хорошо принимали Ванду Бальданелло, Джанни Лепского и всех остальных актеров.
Дав еще два представления, мы оставили Венецию и отправились в поездку по Италии.
Очень скоро я поняла, что мне уготованы не только розы. Повсюду попадались фанатики, превозносившие меня до небес как певицу, но не прощавшие мне… мое «предательство» — переход в драму.
В Парме, музыкальнейшем городе, который гордился своим прозвищем «оперной столицы Италии», наша труппа сделала самые плохие сборы за всю поездку. Казалось, жители по молчаливому согласию решили не посещать наших спектаклей.
В других городах меня неизменно окружали любители оперы, задававшие бесцеремонные вопросы, вроде: «Вы действительно решили бросить оперу?», «Почему вы предпочитаете быть драматической актрисой, а не певицей?», «Правда ли, что вы начали выступать в драме, потому что потеряли голос?»
Признаюсь, что такая бестактность была мне неприятна и приводила иногда в полное замешательство.
Баседжо пришло в голову включить несколько песенок в комедии, которые мы собирались ставить.
В «Домоправительнице» Гольдони в роли Кораллины я спела небольшую арию в стиле XVIII века композитора Джени Садера. Эта ария чудесно подходила к характеру героини. Эксперимент оказался весьма удачным, и мои усердные поклонники успокоились.
Вскоре другая песенка украсила пьесу Карло Лодовичи, актера и режиссера труппы, «Семья в облаках», а затем и пьесу Сельватико «Приготовление к празднику».
Пока я разъезжала с труппой Баседжо, моя дочь заразилась «театральным микробом». Она тайком вступила в труппу венецианских любителей, которые ставили раннюю комедию Галлины «Папина гитара».
Дебют Мари прошел очень удачно, и я была от души довольна.
Наконец-то у моей дочки, странной и с виду такой равнодушной ко всему, кроме симфонической музыки, обнаружилось артистическое призвание.
Когда я вместе с труппой была в Венеции, Мари смиренно, но довольно настойчиво просила, чтобы Баседжо ее послушал. Хотя у него и без того было достаточно хлопот, милый Ческо согласился прийти ко мне домой на репетицию «Папиной гитары». Он внимательно смотрел, слушал и наконец вымолвил:
— Твоя дочь рождена для сцены.
Вот все, что было им сказано. Но через несколько дней он предложил Мари вступить в труппу. Не могу описать радость дочери.
Я тоже была счастлива, ведь кроме всего прочего теперь пришел конец долгим разлукам с моим божеством.
В то же время я очень боялась за нее. А если театр ей быстро надоест? Может быть, это случайное увлечение юности? Не приведет ли ее неопытность и легкомыслие к столь частым в театральном мире разочарованиям?