На следующий день я ее не видел, хотя мы долго говорили по телефону. Она собиралась в оперу с какими-то друзьями и все повторяла, как ей нравятся «Три пинто» Малера [42]. Я хотел сказать ей, пока она не повесила трубку, как разочарован, что не увижу ее в тот день, но не сказал.
Днем позже случилось нечто странное и чуть ли не более интимное, чем секс. Как это случилось, мне даже трудно объяснить, настолько нелепо все было. Позже Индия сказала, что это была великая сцена из плохого кинофильма, я же видел в этом лишь наихудшего сорта клюкву.
Был субботний вечер, и Индия готовила нам ужин в их квартире. Пока она суетилась на кухне, что-то нарезая, рубя и помешивая, я начал петь. Она присоединилась ко мне, и мы вместе пропели «Camelot» [43], «Yesterday» и «Guess Who I Saw Today» [44]. Пока все шло хорошо. Она все резала и рубила, а я заложил руки за голову, глядя в потолок и ощущая тепло и довольство. Когда мы закончили «Не Loves and She Loves» [45], я подождал несколько секунд, чтобы посмотреть, предложит ли она песню сама. Не дождавшись, я пропел первые строчки из «Once Upon a Time» [46]. Почему именно эту песню, не помню, так как она всплывает в памяти, только когда мне грустно или в минуты депрессии. У Индии был приятный высокий голос, который вызывал у меня ассоциации с голубым цветом. Вдобавок у нее хорошо получалось петь со мной в унисон и модулировать свой голос так, что мой звучал лучше и интереснее, и я — если только не попадал мимо нот — казался себе стократ музыкальней, чем на самом деле.
Мы пропели три четверти песни, но потом впереди замаячил конец. Если вы ее не знаете, то скажу, что конец там очень грустный, и я всегда останавливаюсь, не допев. На сей раз я нарушил это правило, но только потому, что со мной была Индия, и решил домучить песню до конца. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что она тоже бросила петь, и мы зависли неизвестно где, не зная, куда двигаться дальше. Мне вдруг стало грустно, голова моя наполнилась увядшими отзвуками, а глаза — слезами. Я понимал, что сейчас расплачусь, если спешно чего-нибудь не придумаю. Вот я в теплой кухне у моей подруги, на несколько часов изображаю хозяина дома. То, о чем мечтал годами, но не мог найти. У меня и раньше бывали женщины — лани, мыши, львицы. Бывали моменты, когда я был уверен — а они нет. Или они были убеждены, а я колебался. Но так, чтобы просто и хорошо, — такого не было ни разу. И привело это к тому, что в Вене на середине третьего десятка я оказался одинок — чрезвычайно одинок, — и, самое плохое, я все больше привыкал к этому.
Мои глаза не отрывались от потолка, когда черное безмолвие протрубило в свой рог, но я знал, что скоро придется посмотреть на нее. Взяв себя в руки, я три или четыре раза моргнул, прогоняя слезы, и медленно перевел взгляд. Индия прислонилась к кухонному столу, засунув руки в карманы брюк. Ей было нечего скрывать, и хотя она плакала, но смотрела на меня печальным любящим взглядом.
Она подошла, села ко мне на колени и, обхватив руками мою шею, крепко обняла меня. Когда я приобнял ее в ответ — опасливо, едва касаясь, — она проговорила мне в шею:
— Иногда мне вдруг становится так грустно.
Я кивнул и начал покачивать ее взад-вперед. Отец с испуганным ребенком.
— Ох, Джо, мне стало так страшно.
— От чего? Хочешь поговорить?
— Ни от чего. От всего. От старости, от того, что ничего не знаю. От того, что никогда не была на обложке журнала «Тайм».
Я рассмеялся и сжал ее крепче. Я прекрасно понимал, что она имеет в виду.
— Бобы горят.
— Знаю. Плевать. Обними меня. Это лучше, чем бобы.
— Хочешь, пойдем поедим гамбургеров?
Индия отстранилась и улыбнулась мне. Ее лицо заливали слезы. Она всхлипнула и вытерла нос.
— А можно?
— Конечно, милая, ты можешь еще взять молочный коктейль, если хочешь.
— Джои, ты разбиваешь мне сердце. Ты хороший парень.
— Ты это однажды уже сделала, так что теперь мы квиты.
— Сделала что? — Она отпустила меня и начала вставать.
— Разбила мое сердце.
Я поцеловал ее в макушку и снова ощутил этот волнующий запах Индии.
На следующее утро мы позавтракали в латунно-мраморной «кондиторай» [47] на Порцеллангассе, рядом с домом Тейтов. Потом, поскольку день был солнечным и ясным, решили проехаться вдоль Дуная, пока не найдем симпатичное местечко. Мы оба чувствовали себя полными жизни и определенно были в настроении для долгой прогулки. Место мы нашли около Тульна — тропинка шла параллельно реке и то забегала в лес, то снова из него выныривала. Индия все время держала меня за руку, и мы ходили, и бегали, и махали рукой матросам на румынской барже, которая медленно поднималась против течения. Когда кто-то на палубе, увидев нас, задудел в рожок, мы посмотрели друг на друга удивленно, словно совершили что-то волшебное. Это был один из тех дней, которые впоследствии, когда их вспоминаешь, кажутся целиком состоящими из клише, но когда их проживаешь, кажутся такими чистыми и невинными, какими никогда не бывают другие, более нормальные дни.
Небо озарял оранжево-сливовый закат, и, вернувшись в город, мы устроили ранний ужин в греческом ресторане неподалеку от университета. Готовили там ужасно, но я был в превосходной компании.
Две недели отсутствия Пола прошли в таком же духе. Я не прикасался к работе, потому что мы были все время вместе. Мы готовили, ходили гулять в отдаленные кварталы города, куда обычно никто не ходит, не говоря уж о туристах. То обстоятельство, что мы, наверно, были единственными, кто заглянул туда, бесконечно нас радовало. Мы сходили на пару фильмов на немецком языке и воспользовались возможностью послушать Альфреда Бренделя [48], исполнявшего в «Концертхаузе» Брамса.
Однажды вечером мы решили посмотреть, что Вена может предложить по части ночной жизни. Мы посетили, должно быть, мест двадцать и выпили тридцать чашек кофе, десять бокалов вина и без счета кока-колы. В два часа ночи мы оказались в кафе «Гавелка» и смотрели на всех собравшихся там снобов, когда Индия обернулась ко мне и сказала:
— Знаешь, Джои, после Пола ты самый забавный мужчина, с которым я когда-либо проводила время. Почему я не могу выйти замуж за вас обоих?
Пол должен был приехать в субботу вечером, и мы собирались пойти на вокзал его встречать Мне не хотелось ей говорить, но впервые со времени нашего знакомства я не был рад предстоящей встрече с ним. Назовите это жадностью, или собственничеством, или как хотите, но я привык сопровождать Индию в городе, и было чертовски тяжело и грустно, что придется этого лишиться.
— Здорово, ребятки!
Мы смотрели, как он приближается к нам по перрону с сумками и пакетами в руках и сияющей улыбкой на лице. Он обнял Индию, потом меня. У него была тысяча историй о «коммуняках», и он настоял пойти в кафе, чтобы впервые за две недели выпить настоящего кофе. Пол дал мне нести один из своих чемоданов, который оказался легким, как пух. Я не знал, то ли он пуст, то ли это адреналин поступает в мои жилы со скоростью миля в минуту. Я уже не понимал, что я чувствую. Индия шла между нами, держа обоих под руки. Она казалась совершенно счастливой.
— Этот подонок!
— Индия, не кипятись.
— Нет! Этот грязный подонок. Как тебе это понравится? Он действительно спросил.
— Что именно он сказал?
— Он спросил, спали ли мы вместе.
42
Общеизвестно, казалось бы, что Густав Малер (1860—1911) не писал опер, но «Три пинто» (1887) — именно опера; правда, считать ее полноценно малеровским произведением нельзя: он дописывал ее по сохранившимся эскизам К. М. Вебера (1786—1826).
43
Вряд ли имеется в виду издевательская «The Camelot Song» Нейла Иннеса, Грэма Чапмена и Джона Клиза, она же «Песня рыцарей Камелота», из первого «монтипайтоновского» полнометражного фильма «Монти Пайтон и Святой Грааль» (1975); скорее — заглавная песня из мюзикла «Камелот» (1960) Фредерика Лёве (вар.: Лоуи) и Алана Джея Лернера, экранизированного через семь лет Джошуа Логаном с участием Ричарда Харриса (вместо Ричарда Бертона, который играл Артура в бродвейском варианте), Ванессы Редгрейв (вместо Джулии Эндрюс) и Франко Неро. Фильм номинировался на пять «Оскаров» и получил три. Литературным первоисточником послужила тетралогия Теренса Уайта «Король былого и грядущего» (1939—1958), но поскольку права на первый роман, «Меч в камне», были в конце пятидесятых куплены кинокомпанией Диснея, то либретто Лернера начиналось уже со встречи Артура и Гиневры. Кстати, та же парочка, Лёве с Лернером, в ответе за «Мою прекрасную леди» (1957; а экранизация Джорджа Кьюкора с Одри Хепберн и Рексом Харрисоном — 1964, интервал опять же семилетний)
44
песня Мюррея Гранда и Элиссы Бойд, исполненная Нэнси Уилсон на альбоме «Something Wonderful» (1962)
45
песня Джорджа и Аиры Гершвина из мюзикла «Funny Face» (1927), экранизированного через 30 лет Стенли Доненом с Фредом Астером (участвовавшим и в первоначальной бродвейской постановке) и Одри Хепберн (которая, кстати, поет здесь сама). А вообще-то исполнялась и Эллой Фитцджеральд (1959)
46
песня Чарльза Страуза и Ли Адамса из мюзикла «All American» (1962), в том же году исполнялась Перри Комо (1912—2001) на альбоме «By Request».
48
Альфред Брендель (р. 1931) — знаменитый австрийский пианист, выступает с 17 лет. Выдающийся интерпретатор творчества Бетховена, в 1962 г. записал в Лондоне все его сонаты. Можно сказать, единолично спас от забвения фортепианные сочинения Шуберта периода 1822—1828 гг