III
Семья большая АввакумаВо всем ему повиновалась:Чтоб и работалось без шума,И без помехи отдыхалось.Две дочери уж с рук сбылися,Другие две лишь подрастали,И не было забот, печалиО вековухе Василисе.Ее глава старел спокойноИ лишь в ночи, лежа без снов,Вздыхал о том, что, недостойный,От Бога не имел сынов.
IV
Он слыл за старца-многодума,За столп могучий староверский,И уважали АввакумаНа Керженце и в Белозерске.К нему езжали-вопрошали,Достаточно ль распев демествен,И Спас одно– иль двуестествен,И нет соблазна ли в кружале?Но в праздник он, указчик старый,Грехом не почитал разгул —И упивался брагой ярой,И песни хмельные тянул!
V
Теперь в избе у АввакумаСидел родной и посторонний:Соседи, зятя два, три кума,Сильван начетчик, поп Софроний.Там кудри, бороды, бородкиВились, черны, рыжи и седы,Велись сердечные беседы,Разымчивые пились водки,И елись с сковород, руками,Блины, красны и велики,С припеком – груздями, снетками,Пшеничной, гречневой муки.
VI
Усольцев, слыша шум застольный,Ходил, хандрил, почти жалеяО жизни городской и вольной,О верной и покорной Лее…И призрак Петербурга близкийРисунком туши и графита,Рельефом кварца и гранита —Его мосты и обелиски,Дворец, трибуны, раздевальни —Предстал отчетливо пред ним, —И призрак Петербурга дальнийЕму явился неродным!
VII
И образ женщины любимой,Как бюст из хрупкого фарфора,Как акварели неценимойЭскиз, поблекший слишком скоро, —Ее нестройные нарядыИ кудри, жесткие от стрижки,И умные, сухие книжки,И резкие слепые взгляды —Сужденья о стране родимой —Проплыл туманно перед ним…И образ женщины любимойВдруг сделался ему чужим!
VIII
Смеркалось. В стекла бились звонкоИскристо-льдистых комьев брызгиОт троек, мчащих перегонкой,И нежные девичьи визги.Скакали кони с лентой в гривах,Зеленой, алой, желтой, синей,И парни в шутовской личинеНа лицах красных и красивых.И переливные сосулькиЛомались, падая с конька,И звезд блестящие бирюлькиЛовили в небе облака.
IX
Попили гости, пошумели —И разошлись. Сильван Иваныч,По темноте иль по метелиДомой нейдя, остался на ночь.Утихло всё. Лишь Василиса,Раздевшись, гнула стан лебяжий,Расчесывая косы глажеИ грезя томно про Бориса.Дверь скрипнула. И вдруг мужскаяРука зажала ей уста,Прильнула к грудям воронаяИ колющая борода…
X
То был начетчик. Опьяненный,Весь терпко пахнущий настойкой,Склонял он взор свой замутненныйНад девушкою стройной, стойкой.Шептал ей: «Мне с тобою, родной,От Бога плотский грех дозволен…И несть греха, коли замолен…Паденье ж Господу угодно!»Но белой сильною рукоюОна его толкнула вонИ молвила себе с тоскою:«Ин! Пусть берет другой – не он!»
XI
Раскинув кудри огневыеИ разметавшись на кровати,Князь спал и видел сны златые…Как вдруг средь снившихся объятийОчнулся. Сон прелестный длится! —Уста целуют и алеют,Милуют руки и белеют,И слезами кропят ресницы…О, как он бережно и нежноЕе признал! Ее привлек!И в край безгрешный и безбрежныйВступил с ней, строгой, тих и строг…
XII
Но не без мук, не без боренийДалось то счастье Василисе, —И было много в ней сомнений,Когда они уже сошлися.Все дни она, себя тем мая,Канон Святителю Николе,Кого особо чтут в расколе,Читала, лестовку сжимая.Молитвовала, плача, каясь,Понять свершенное темна…А ночью, ластясь и ласкаясь,Всё понимала, влюблена!
XIII
Тогда Борис глядит ей в очи!Тогда Борис ей косы гладит,Шепча всё жарче, крепче, кротче,Что будет жить он так, как прадед:С ней неприметной, неученой,Да Василисою премудрой,Голубоокой, русокудрой,Он примет злат-венец законный…Алеет свет лампадки зыбкий,Пречистый Спас глядит светло, —И хорошо им, словно в зыбке,Как в поле вольно и тепло!
XIV
Усольцев тоже взял то счастьеНе без волнений и раздумийИ чуял, что на них с их страстьюПроснется гневность в Аввакуме.Он днями грезил о побеге —О далях сумрачных дорожных,О ширях голубых таежных,О жизни там в труде и неге…Порвал он с Леей и друзьями,Их обвиняя, ей винясь,И думал, думал… А ночамиНе думчив был влюбленный князь!