СЛЫШИШЬ ЛИ ТЫ МЕНЯ? ГДЕ ТЫ?
Я ничего не желаю так, как заговорить с тобой. Но не получается. Я заперта в этом проклятом теле и могу сколько угодно барабанить в стены своей темницы и кричать… Все равно меня никто не услышит. Ш‑ш‑ш‑ш… Ш‑ш‑ш‑ш‑ш… Я пробовала совсем недавно. Округлила губы, прижала язык к нёбу, к внутренней стороне зубов. Произнесла три слова, только три… Ты меня не понял. Ты подставил ухо к моим губам и попросил повторить, но у меня больше не получалось. «Ш‑ш‑ш… Ш‑ш‑ш…» – вот все, на что я оказалась способна. Я целиком ушла в это «ш‑ш‑ш», но только на пару минут, пока – молчание снова не захватило меня, после чего осталось только бульканье, урчание и хрип… Какая мука для того, кто так любит человеческий голос!
Теперь язык лежит у меня во рту бесполезным обрубком. Губы мои неподвижны. Все, что я еще чувствую, – твое дыхание на моей щеке, когда ты целуешь меня на ночь. Дыхание моего старого возлюбленного, его не спутаешь ни с чьим. Дыхание нашей с тобой жизни.
Но самое страшное – это ночи, хотя тьма и окружает меня круглые сутки. Это тишина снаружи, я переношу ее тяжело. Дом, двор, деревня – все вокруг меня умолкло.
Я еще слышу, как где‑то проезжает грузовик. То там, то здесь лают собаки. А кошки давно мертвы. Твое дыхание – вот единственный звук, который еще остается мне после полуночи.
Они убеждают тебя, что я не более чем пустая оболочка плоти. Старая, высохшая кукла. Но их обманывает видимость вещей, как это часто бывает. Все они носят форму – белые халаты. Я знаю, хотя ничего не вижу. У всех, кто носит форму – не важно какого цвета, – одинаковые голоса. Уверенные, не терпящие возражений. Анализы свидетельствуют: все безнадежно.
Но эти люди сами не понимают, что говорят. Тот, кто произносит «безнадежно» без дрожи в голосе, не имеет ни малейшего представления о безнадежности. Все безнадежно только в царстве мертвых, но оно закрыто для нас. Чего мы с тобой только не наслушались от одетых в форму мужчин и женщин! Не верь ни единому их слову. Они ничего не знают. Стоит им закрыть глаза – и их мир погружается в сплошной мрак. В них нет музыки.
А меня не стоит жалеть. Меньше всего мне нужны слезы на моей подушке. Я не жалуюсь, нет. Пока ты со мной, во всяком случае. Если я правильно понимаю, это только преддверие ада. Сам ад предназначен для одиночек, то есть не для меня.
Не для меня, пока я чувствую на щеке твое дыхание.
I
– У тебя любовный голод.
Он впервые слышал такое от женщины. Любовный голод. Что это – жалоба или комплимент?
– А у кого его нет? – спросил он тогда, не особенно задумываясь над тем, что она имела в виду.
– У всех есть, – усмехнулась она. – Только у одних чуть больше, у других чуть меньше.
– А у меня? Больше или меньше?
– Больше. Больше, чем нужно.
Он взял ее на руки. Бережно, потому что боялся когда‑нибудь раздавить это хрупкое тело, которое возбуждало его, как никакое другое, лишая разума долгими бессонными ночами. Потом глубоко вдохнул и прикрыл глаза.
Больше. Больше, чем нужно. Любовный голод. Времена, когда его можно было обидеть такими словами, давно прошли. Тогда он, пожалуй, возмутился бы, но сегодня – другое дело. Хотя понятия «голод» и «любовь» все еще плохо сочетались в его сознании. Любовь, по крайней мере с Кристиной, воспринималась им как изобилие, полнота жизни. Голод же, напротив, означал недостаток, нужду. С голодом следует бороться любой ценой. Голод не знает ничего, кроме себя, а любовь обращена к миру. Голодный человек слаб, любящий – всесилен. Если у любви и есть что‑то общее с голодом, то только то, что и то и другое невозможно утолить.
Он спросил, что она имеет в виду. Что это – претензия или лесть?
– Ни то ни другое, – отвечала она. – Просто констатация факта.
На этом дискуссия прекратилась. До поры до времени.
«А что, если она была права?» – рассуждал теперь он. Что, если те три года оставили в его жизни более глубокий след, чем казалось до сих пор? Три года, когда он желал лишь быть один. Три года, когда считал большой удачей за весь день не перекинуться ни с кем ни единым словом. Мир ограничился для него стенами дома, пределами малонаселенного островка в Южно‑Китайском море, где не было даже машин. Он целиком ушел в себя, в свои воспоминания, и не любил никого, кроме одного мертвого мальчика. Но так ли это было на самом деле?