Иногда я включал радио. Оно или молчало, или болтало какую-то трудно понимаемую чепуху. Какой-то сумасшедший изо дня в день транслировал по своему радиопередатчику танцевальные мелодии. Потом он замолк, наверное, умер. На другом диапазоне я как-то услыхал слащавый голос какой-то проповедницы, призывавшей всех «приблизиться к богу», взаимно простив все грехи. Только один раз я услыхал что-то вроде военной сводки — какой-то болван из синих расписывал свою победу над нашими, но о масштабах этой победы можно было судить по его сообщению:
— В этой схватке мы потеряли три человека, а потерн противника составили около двадцати солдат и офицеров.
Очевидно, на опустошенной земле было уже некому и нечем воевать. Война съела саму себя, и в ней не оказалось победителей, были только побежденные. Впрочем, победителями стали крысы — мерзкие грызуны, на которых не действовала радиация.
За эти дни я насмотрелся столько ужасов, что думал, будто уже ничто не сможет потрясти меня. Но я был поражен, увидев, во что превратили атомные взрывы нашу столицу.
До войны она звалась Селией Великолепной. И действительно, на всей Желтой планете не было города прекраснее. Широкие проспекты утопали в зелени и цветах. Гигантские многоэтажные здания не казались мертвыми скалами, потому что на высоте пяти-шести этажей они сужались, а на полученных широких ступенях тоже были разбиты цветники, среди которых медленно ползли ленты тротуаров-эскалаторов. Здания были облицованы многоцветным полированным камнем. Ночами улицы переливались световыми волнами — розовыми, голубыми, светло-зелеными, потому что стеклянная брусчатка, которой были вымощены площади и улицы, подсвечивалась снизу скользящими цветными огнями.
Сейчас города не было. Был хаос закопченных мертвых развалин, груды уже тронутого ржавчиной оплавленного и искореженного металла; черный тлен и пепел. Кое-где утесами поднимались, темнея пустыми глазницами окон, наиболее прочные скелеты бывших прекрасных зданий. В могильной тишине монотонно и визгливо поскрипывал под порывами ветра нелепо задравшийся лист кровельного железа — остаток какой-то крыши. Развалины были пустыми и мертвыми.
Но вот на серой груде покореженного бетона я уловил какое-то движение. Две огромные крысы лениво прогуливались по бетонной балке. Потом они сели столбиками и стали охорашиваться, причесывая лапками усы. Я рванул из кобуры пистолет и двумя точными выстрелами прервал прогулку наглых животных.
В солнечной тишине выстрелы прозвучали странно и нелепо.
Я помнил адрес дома — «гнездышка», которое заботливо оборудовала моя Ва, и хорошо знал столицу. Домик находился на противоположной окраине, на Двенадцатой улице Садового района.
Проехать через город было невозможно, и я решил обогнуть Селию с юга, по окружной дороге. Я вел вездеход, стараясь не смотреть на развалины. И все же иногда бросал на них взгляд и узнавал остатки знаковых зданий. Вон та полуобвалившаяся черная башня — то, что осталось от всемирно известной Национальной библиотеки — прекрасного здания, облицованного дымчато-зеленым дорогим камнем. В нишах этого здания стояли скульптуры великих писателей и поэтов. А вон та бесформенная груда руин, на вершине которой видна случайно уцелевшая огромная каменная фигура человека, — это остатки нашего театра. Каменная фигура, нелепо застывшая в падении и лишенная головы, — это останки тридцатиметровой статуи Фа, великого Фа, актера и драматурга, основателя нашего театра.
Восточная окраина Селии пострадала от атомного взрыва меньше, чем другие районы, — очевидно, бомбы были сброшены на западный промышленный район и центр города. А здесь, в Садовом районе, домики уцелели, только со многих были сорваны крыши. Кое-где зеленели полуобгоревшие деревья. Проезжая по широкой Двенадцатой улице, я заметил людей, возившихся за изгородями возле домиков. Услыхав шум двигателя вездехода, они по-птичьи вытягивали шеи и поворачивались лицом к улице, и тогда были видны их лица с глазами, заплывшими белой слизью.
Вот и домик под номером сто семьдесят два. Чуть потемневшая каменная ограда с решеткой поверху, Железные ворота, тронутые ржавчиной. С волнением я нажал кнопку, и передо мной раскрылась неширокая калитка. Во дворе — опаленные огнем деревья, рыжие, иссохшие кусты и трава, восьмиугольный бассейн, в котором не было воды и на дне виднелась какая-то бурая плесень.
Домик уцелел полностью, только в рамах не было стекол. Я толкнул дверь, и она с гулким скрипом раскрылась. В небольшом холле все носило следы поспешного бегства — груды одежды, валявшиеся на полу, детская игрушка — большой, нарядный пластмассовый солдатик, детская самоходная коляска, какие-то книги.