Смолк и волшебный голос очаровательной Стрины, и только прибрежный прибой что-то ещё шептал собравшимся на берегу Голубой лагуны, но его слова уже никто не расслышал.
…Подобные истории приходят и случаются по ночам не сами. Это уже даже не сновидения, а видения. Я как бы перетекаю в иноРеальные ситуации и наблюдаю их воочию.
Странное, совершенно странное и необъяснимое внешними ощущениями чувство. Внезапным образом начинает работать во мне растормошенное подсознание, выталкивая из себя некие прошлые стойкие стереотипы, от которых оттолкнулись когда-то целые земные народы.
4.
В тот странный ноябрьский вечер, когда на планете Земля и в сопредельных мирах был казнён вселенский преступник Стазиш, на очередном совершенно мирном заседании местных теософов собравшиеся пустились в бесконечную дискуссию о нравственности, и я стал невольным участником обвинения тех, кто, как и я, хорошо знал о цене, заплаченной земным Человечеством за право обсуждать эту неудобную для потомков прежних падших Богов и вселенских преступников тему.
– Красота, – говорил один из технологов ядерного оружия современных землян, человек практичный даже в далеко не радостные для теоретиков ядерной физики времена постсовкового полураспада, – только красота имеет право быть нравственной. Ибо в красоте заключена наивысшая нравственность.
– Это так отвлечённо, господин академик! – парировал главный оппонент и известнейший во всём городе теософ Леопольд Иванович Глюмбольд. – Проходите дальше в своих выкладках!
– А что же, дражайшие, я и пройду! Земля – совершеннейшее существо, если даже хотите, райский Эдем, сад, в котором мы не всегда соразмерны, и все наши беды от этого проистекают. Ведь красота – это соразмерность разных частей... Мы здесь иногда говорим о планетарном коллапсе и Апокалипсисе только потому, что не желаем быть соразмерными нашей Земле...
По сути, академик был прав, ведь мы, павшие… Боги, отдавшие Порочным преступникам свои вселенные, были тоже порочны и в том усматривали наивысшую нравственность – нравственность разрушения.
Мы были соразмерны с созданными нами преступниками, но забывали в себе о том, что прежде мы были бесконечно соразмерны с созданной нами жизнью, даже там, где она приходила в упадок и ощущала на себе стагнации, от которой даже мы, Боги, увы, не могли её оградить. Ведь не в наших силах было отменить революции.
А они, между прочим, ещё случаются во вселенных и имеют не конструктивный, а социальный подтекст. Ибо они не от Бога, а от людей. Но у каждого Бога существует свой избранный народ. В моей погибшей вселенной это были олонды...
…Ещё во времена существования моей личной вселенной я их, увы, не наделил позднейшей мудростью библейского Екклесиаста. В своей древней вере они не знали время отчаяния, для них всегда существовало только время любить. Утомлённый делами своей огромной вселенной, я приходил к ним отдыхать, а они – советоваться со мной о насущных проблемах и делах мироздания.
Но в это время заявил о себе Стазиш, и я то и дело отправлялся на его поиски. Они изнуряли и выматывали меня, хорошо ведающего, что Стазиш способен на мимикрию, сокрытию там, где самого его меньше всего ожидаешь, даже меньше всего надеялся я на то, что однажды он посетит оставленный мною на время старый трепетный уголок моего мира и произведёт в нём тяжкие непредсказуемые перемены, превратив гордых и мудрых горцев в закостеневших ортодоксов, лишённых прежних чисто человеческих качеств...
Но однажды, к тому времени, когда я возвратился, именно это и произошло в отрезанных от мира Синих Скалистых горах, где никогда прежде я не облачался в пурпурную мантию с голубой оторочкой Прокуратора всей вселенной – Вселенского прокуратора моего заблудшего Человечества...
…Всё началось неожиданно. Произошло именно то, на что меньше всего я мог как-то влиять. В южных долинах, расположенных в отрогах Синих Скалистых гор, произошла кровавая революция. В долинах запахло кровью безвинно убитых, а власть над оставшимися в живых перешла к комиссарам.
Это были суровые люди с открытыми простыми лицами и пламенной верой в то безумие, которое они уже сотворили и ещё надеялись сотворить.
Я не мог и не смел им препятствовать, ибо я знал, что они из числа прежде выведенных мною же благородных преступников. Ведь верил же я почему-то, что могут быть и такие.