Жили они по соседству, каждый в своей одинокой келье. Старик пас горных коз, а она носила воду с источника, готовила каждому из них отдельно поесть, да ещё пряла пряжу. Иногда за пряжей приходили с селения, а вместо пряжи приносили старикам керосин, спички и революционную литературу. Литература обычно тут же шла на растопку, так как под угрозами ревтрибунала чудес я более не творил, а терпеливо пережидал, когда же всё это кончится...
Но безумие, освященное новыми и переплетённое со старыми традициями, уже не кончалось. Инициацию навсегда отменили, и теперь из мальчиков никогда больше не вызревали смелые и гордые мужчины, а просто рано или поздно вдруг получались совершеннолетние мальчики, способные иметь детей и столь же совершеннолетние девушки, способные однажды зачать и нарожать революции этих самых детей, которых уже на третьи сутки навсегда отнимали от юной материнской груди.
О рождении второго ребёнка не могло быть и речи. У революции просто нечем было прокормить и этих немногих строго плановых по счёту детей, и тогда недоедали взрослые... Ибо революция всегда ставила только на тех, кто родился после неё, обрекая на уничтожение всех прочих, кроме, естественно, своих комиссаров...
На похоронах всё те же Харла Фази и Фарл Горбун говорили пылкие речи и призывали помнить тех, кто не пожалел своей жизни во имя своих детей, во имя светлого будущего.
Затем проходила тризна с революционной минутой молчания, горцы не любили оркестров, а затем, когда все расходились по своим раздельным баракам, с гор спускались отверженные старики и столь же отверженный гражданин Бог, давший комиссарам обет не мешаться в дела живых, но не смевший оставить без участия Души умерших...
Старики читали знакомые им с Детства молитвы, и тогда Души выходили из своих затхлых подземных миров, и тогда я им прощал все их прошлые прегрешения и отпускал с миром. Отныне они вольны были уйти во вселенную сновидений, но Души не уходили, а оставались ожидать, как и я: они верили своему Богу Зордаку – всё должно было измениться. Иногда наш скорбный ритуал видели комиссары, но называли его пережитком, а в это время подрастало поколение, у которого вместо Души была табула раса.
Я был совершенно растерян: я просто не знал, о чём найду с ними поговорить пусть даже в далеко отдалённом, но неотвратимом на свете будущем. Не знал до той самой поры, пока не умерла самая мудрая из женщин-комиссаров Натани Рази.
Её похороны были обставлены наиболее пышно: играл оркестр, вызывавший в окрестных горах лавины, по-настоящему рыдала Харла Фази, когда седовласые коммунары опустили в каменистую землю окрашенный пурпуром гроб. В тот вечер после торжественной революционной панихиды и традиционной для потомков прежнего племени олондов тризны, как и обычно, с гор спустился я с древними стариком и старухой.
– Впервые в наших горах умирают чужие, – незлобно сказал мне Эрема.
– Не смей богохульствовать! Нет, Эрема, у Бога чужих! – строго сказала Тергина. Она была зачата в том же Времени, и на той же Планете, она имела право на жизнь, и она его получила от Зордака, так же как ты или я!..
– Она погубила наши традиции, она разрушила наши устои, она надругалась над нашим будущим, над будущим наших внуков и правнуков...
– Не то говоришь, Эрема! Не то говоришь! У Бога не бывает чужих. Да, комиссары принесли нам испытания, но на этой земле Бог подарил ей Душу и Имя, так давай же помолимся за Душу Натани Рази... Уже хотя бы затем, чтобы Бог укротил эти страшные лавины в горах, а иначе погибнут люди в долинах!
Старик согласился с Тергиной, и они стали молиться. И тогда из могилы вышла Душа Натани:
– Я признаю тебя Богом, – сказала она мне, - если и ты признаешь за мною право оставаться преданной революции.
– Признаю, – незлобно ответил я. – Будь ангелом-хранителем своей революции, и если пожелаешь, можешь не уходить с этих гор.
– Я не уйду! – ответила Душа Натани Рази.
Много повидавшие старики на сей раз промолчали, и только Харла Фази, рыдая, бросилась прочь. По крови она была олондкой и могла видеть и понимать в эти минуты происходящее в мире теней, как видели и понимали все старики...
...Мой земной сон. Он казался мне бесконечным, а на самом деле прошло не более десяти отведенных на сновидение секунд, а дальше произошло вот что: я впервые почувствовал, что могу умереть во сне, ибо был неспособен на пробуждение, так как был потревожен ангелом-хранителем революции:
– Зордак, пришло время судить! – звала меня Душа Натани...