Поэтому и теперь я говорю вам: каждый из вас способен пробудить сознание юноши, который сейчас просто бежит от себя. Ведь каждый помнит, что именно его связывало с миром этого юноши.
Пусть же теперь каждый о том и скажет, обращаясь только к Орнису и ни к кому более. Только так, постепенно, вы пробудите в нём сознание и спасёте себя.
Пусть говорят мужчины и женщины, старые и молодые, комиссары и коммунары, одинокие жители высокогорья, отверженные революцией, преданные Зордаку старики и преданные революции, смеющиеся в лицо Зордаку дети. Только так – все вместе – вы вернёте Орнису разум. Да хранит вас Зордак!
Видение ангела-хранителя революции растаяло в воздухе, потому что я спешно оборвал речь говорившей. Она попыталась сказать более чем ей надлежало, но даже ей не было дано право полагать надежды людей на их заблудшего Бога.
Стоявшие на площади древние, но одичавшие за время революции некогда гордые олонды с первых минут явления ангела-хранителя будто онемели и замерли, но затем все разом с разрешения комиссаров и старейшин заговорили – сначала перебивая друг друга, и только чуть погодя установив живую очередь говорящих, непременно обращаясь к юноше, стоявшему в центре всеобщего внимания.
Теперь у всех собравшихся появилась надежда, что к юноше возвратится так внезапно оставивший его рассудок. И первым к Орнису ласково, по-стариковски неспешно обратился старик, живущий на высокогорье – Эрема:
– Послушай, сосо! Уж кому как не мне говорить тебе первому! Ведь ко мне ты приходил ещё в ту далёкую пору, когда, помнится, была ещё жива моя неугомонная старая Мэрли. Святой души была женщина. Она гордо называла себя твоей бабушкой, так как наши дети и внуки навсегда отошли от нас и приняли эту проклятую революцию.
Для нас ты оставался внуком, маленьким озорником, когда для всех других ты был лишь Орнисом – смышлёным революционным подростком. Одна только Мэрли стала называть тебя просто сосо, что только и означало что-то тёплое, вроде: “молодой, юркий, озорной человек”. Теперь и слово умерло, и порода таких людей. Уж каким-то ты был, Сосо – разве мне не упомнить?
Вспомни, как однажды мы три дня топтали с тобой примороженные винные ягоды, а добрейшая Мэрли всё сетовала, что из них так и не выжмешь вина. Но ты пообещал согреть эти замёрзшие ягоды танцем – и как же здорово ты тогда танцевал! В подобных танцах древние олонды достигали той особой гибкости, которая позволяла им быть неуязвимыми во время грозных сражений.
Но и танцы, и сражения давно уже отошли в прошлое. Теперь вас больше учат цитатам новых революционных вождей, а тогда, Сосо, ты стал танцевать на смёрзшихся винных ягодах, как танцевали твои деды и прадеды – и в том году на празднике мы не раз пили вино.
А ты помнишь, как ты выпил впервые? В тот вечер ты так захмелел, что неожиданно стал очень много смеяться – да так бесшабашно и громко, что вызвал целую лавину в горах, и это было великим чудом. Ведь в последние годы подобные лавины вызывали разве что духовые оркестры на нудных номенклатурных похоронах.
А в тот вечер ты впервые остался ночевать в нашем доме, и заботливая Мэрли постелила тебе на матраце из козьей шерсти прямо у очага. Утром ты проснулся смелым и отважным горцем, у которого не болели ни ноги, ни голова – ведь над очагом было только открытое небо, на котором пылали далёкие звёзды, которые ты так мечтал посетить.
По щеке старого Эрема покатилась слеза.
– Послушай, Орнис, ответь старику. Эрема хоть и не поддержал великую революцию, но он никогда ей не вредил! – потребовал от невменяемого юноши Фарл Горбун, но лицо юноши осталось по-прежнему безучастным. – Как ты можешь так притворяться, ведь подобное поведение не достойно имени юного коммунара, – пытался урезонить внешне беспристрастного юношу его революционный вождь и наставник. Но на деле юноша давно знал обратное – комиссары беспощадно уничтожали друг друга...
И тогда на место посрамленного Фарла и неузнанного Эремы вышла всеми забытая свернутая в калач старуха с зелеными оспинками и кровавыми прожилками на древнем крючковатом носу. Звали её Тегрина. Каркающим голосом Тегрина заговорила:
– Послушай, Орнис! Ничего радостного не связывало нас в прошлом. Ты всегда меня боялся и ненавидел. Но такова, Орнис, старость. От неё мало радости и тому, в ком она прочно засела, и тому, кто опекает ее присутствие в мире.
Уродств земных она сполна добавляет долгоживущим, совершенно не заботясь о том, в какие издержки эти уродства обходятся миру и как жутко они влияют на психику молодых.