Эти подтексты сидевшая за баранкой годами трудяга Клод натурально не ведала, и оттого ничем уже им помочь не могла. Смей бы она заговорить с попутчиками из бомжей.
Тех, кто уже прошёл проклятые аттракционы, не следует спрашивать о чувстве безнадежности, тем, кому ещё только предстоит пройти аттракционы впервые, – не следует дарить надежду.
Чуть сложнее с правдоискателями. У этих их обычно подзаборная правда начертана прямо на лбу. В Центре аттракционов их так вот прямо в лоб и спрашивают: “Какой-с правды желаете?” Правдолюбы и правдоверы начинают вещать.
Тут-то им и предлагают по методу оратора Цицерона набрать в рот камней придорожных, а над плечом – левым ли, правым ли – по выбору, навесить острый дамоклов меч, а несогласных проорать о своём видении правды под всё ту же какофонию внешних звуков просто, зло и неласково кладут на аттракционное прокрустово ложе, где если и не усекают ни ног, ни головы, то вполне прочно дают почувствовать, как это делается при стеснённых жизненных обстоятельствами с прочими...
Иногда внезапно можно угодить и в прочие и тогда прости-прощай всё то, что имел, что смел и чем дорожил. Воистину, за что боролись, на то напоролись. А месье Гильотен был весьма и весьма щепетилен, хоть и сам не уберёг головы...
И летят головы, и корнаются ноги. Их-то и увозят в полиэтиленовых мешках в ночные загородные кошмары (по традиции, уже даже не для высыпки на Терриконы Забвенья, а в излучины древних высохших рек) каурые да чёрные (хоть при выплеске фар одиозно-коричневые) вечерние грузовички, с мрачноватыми водителями которых сама Клод не пересекалась ни разу.
….Государственных же преступников обнаруживала особая молчаливость. Она угнетала. От неё дико ломило в висках и однажды она испепеляла. Клод даже казалось, что все эти преступники скорее и прежде – государственные самоубийцы. Ведь изначально все их попытки были тщетны, а они сами обречены. Их встречали с ухмылкой на первом же подъездном к Городу КПП.
По прибытии в Город им сразу на выбор предлагался расстрел, пожизненная каторга либо акт самосожжения с демонстрацией на тридцатом ночном национальном шоу-канале (при обычно разрешенных системой двадцати девяти).
Тем не менее многие обречённые экс-политики и ошельмованные системой уставшие диссиденты предпочли именно такой аттракцион, и поэтому чисто аттракционным пожарным в Городе обычно работы хватало.
…Сама Клод испытывала к предлагаемым аттракционам двойственное чувство: они липко сжимали, опекали собой и в конечном счёте убивали её безличное время, лишали надежды вырваться из однажды заведённого порочного круга, по которому из возраста в возраст перетекала она как некая вязкая неваляшка: из возраста Крысы в возраст Кабана, из возраста Кабана в возраст Собаки, из возраста Собаки в возраст Змеи...
Аттракционы, которые ей самой предлагались, были лишены всякого смысла. Клод могла часами лицезреть мелькающую с многочисленных мониторов огромную видеодискотеку, она даже могла тут же параллельно с просмотром в чисто виртуальном измерении поработать ди-джеем, помотылять, куролеся, разноцветные рычажки всяческих микшеров, в том числе и оказаться на тридцатом канале, на котором поочередно с маниакальным пристрастием самосжигались суматики, которых она узнавала и нет, припоминая исподволь, как давала тому или иному обречённому прикурить и не допускала, чтобы такой вот взял себе и облапил её от безобразной тоски и искорёженных чувств в своём несоосном с её собственным инореальном перекошенном мире. В мире, далёком от происходящего с Клод повседневного неприсутствия...
Нет, определённо, именно обшаривание, беззлобное, но липкое утреннее обшаривание её свежих утренних форм многим ещё как помогало! Многие готовы были даже сойти на трассу, хотя, в конечном счёте, утренняя дорога всегда вела только в одном направлении, а на её обочинах специально обученные дорожные стрелки, профессиональные снайперы, буднично отстреливали оторвавшихся от дорожного полотна, либо внезапно поворотивших назад. Выбирать поэтому не приходилось. Ни самой Клод, ни её странным попутчикам.
…Вот и терпела, потому, что не знала, кому это взбрело в голову облобызать ли, облапить ли её бесконечно бабье – трепетно-податливое естество. Кому вдруг в очередной раз пришла неумная мысль так вот запросто отнивелировать Клод до уровня дорожного полотна?..
А дорожным полотном она никогда быть ещё не желала. Не смела, а значит и не могла. И поэтому в разгрёб своей шофёрской руки била непременно по роже, но из кабины обидчиков не выбрасывала, ибо на полотне были и били прямо в упор выброшенных на полотно снайперы, судить которых она не желала.