Судя по последовавшей за вопросом паузе, Теолрин пребывал в некотором замешательстве. Как, собственно, и она.
— Ну как же... Тот, что остановил меня, когда я шел к помосту, чтобы сражаться и попытаться вызволить мать. В фиолетовом плаще, с тростью. Ты что, уже забыла? Еще ведь и суток не прошло с того момента.
Джейл перевернулась на бок, лицом в сторону Теолрина. Несколько острых камней впились ей под ребра сквозь толщу тростниковой циновки, но в свете многочисленных мордобоев последних суток это были сущие мелочи.
— Тео, — произнесла она медленно и осторожно, словно имела дело с пьяницей, утратившим грань между реальностью и пьяными бреднями. — Там не было никакого человека, который остановил тебя. Ни в фиолетовом плаще, ни с тростью.
Пауза. Пауза, в ходе которой Джейл вновь начала сомневаться, правильно ли сделала, что отдала силу красного осколка, возвращая Теолрина к жизни. Что, если галлюцинации, как у него, лишь начало крупного безумия?..
— То есть как не было? — наконец спросил Теолрин. — А с кем я тогда, по-твоему, разговаривал? Кто убедил меня не пытаться спасать мать?
— Вообще-то, — заметила Джейл, — я надеялась, что ты прислушался к моим предостережениям... Ну, и, возможно... к голосу разума... или как там это у тебя называется. В любом случае, явно не к какому-то типу в фиолетовом плаще.
— Это не просто тип. Я почти уверен, это тот самый незнакомец, что когда-то явился Клэйву и убедил его искать цветные стекла. Ты ведь помнишь эту историю?
— Историю-то я помню... И да, там фигурировал какой-то странноватый тип с тростью. Но с чего ты взял, что видел его на площади?
— Потому что... — Теолрин помедлил. — Потому что я его действительно видел? И... говорил с ним?
Все это решительно не нравилось Джейл. У них и без зрительных галлюцинаций полно проблем.
— Погоди, погоди. — Теолрин стал активным, словно кто-то вставил ему шило прямиком в задницу. — Ты же помнишь, я пошел вперед, да? Потом остановился, начал разговаривать... Или что, по-твоему, там происходило?
— Ну, ты действительно остановился. — Джейл замолчала, восстанавливая в памяти недавние события. Может, это все-таки она сошла с ума? Да нет, не похоже. Вроде бы... — Потом что-то начал бубнить там себе под нос, словно спорил сам с собой. И... видимо, переспорил. Все. Если бы с тобой разговаривал какой-то чудной мужик в фиолетовом платье, я бы явно это заметила — уж поверь мне, Тео.
— Ладно, — примирительно сказал он, хотя что-то подсказывало Джейл, что на самом деле Теолрин не торопится отказываться от своих убеждений.
Люди, насколько она замечала, вообще редко торопятся отказываться от своих убеждений. Наверное, именно поэтому власти долгое время не придавали значения проповедникам нововестников, понимая, что поколебать устоявшиеся идеологию и мировоззрение взрослых людей достаточно сложно. Не учли они только одного: та идеология, которую стали предлагать нововестники, куда больше приходилась людям по нраву. В конце концов, люди всегда хотят чего-то большего, чего-то лучшего — даже если и говорят, что они всем довольны...
Джейл вздрогнула, поняв, что, унесенная потоком мыслей, начала проваливаться в сон. В самом деле — организм требовал отдыха. Хотя бы несколько часов спокойного сна. Ну, хотя бы просто сна. Вновь повернувшись на спину, Джейл укуталась поплотнее в колючее одеяло и зевнула.
— Ладно, — повторила она, чувствуя, как глаза невольно слипаются. — Еще... обсудим все это.
— Да, — спустя несколько секунд донесся до нее голос Теолрина. — Обязательно. Доброй ночи, Джейл. И... еще раз спасибо... за все, что сделала для меня. Особенно после того, как я... ушел...
— Это мы тоже еще обсудим, — пробормотала Джейл. Потом все-таки решилась добавить: — Доброй ночи... чудила.
Сон стремительно уносил ее в свои теплые, долгожданные объятья. Джейл с облегчением понимала, что наконец-то подошли к концу эти сутки, полные крови, боли и безумия.
С другой стороны, даже проваливаясь в сон, последними отголосками работающего сознания Джейл догадывалась, что настоящее безумие только начинается.
Глава 8
Яркий солнечный свет, льющийся из высоких многоцветных витражей, слепил Клэйва, вынуждая его так сильно щуриться, что он почти не видел, куда идет. Точнее, куда его ведут.
Происходящее было для него не более, чем новой пыткой; возможно, чуть более изощренной, чем все предыдущие. Онемевшие за несколько суток бездействия ноги едва шевелились и постоянно подгибались, закованные в наручники руки дрожали, а голова раскалывалась так сильно, что от боли хотелось не то выть, не то лезть на стену, не то и то, и другое сразу. Куда его ведут? Зачем? Он не спрашивал, прекрасно помня, что за любой вопрос можно поплатиться болью.